Виктор Дудко - Тревожное лето

— Так прямо подойти и проверить?

— А как ты предлагаешь?

— Ну, что-нибудь придумать. Повод...

Кончики ушей ротмистра Дзасохова загорелись. У него всегда горели уши, когда он начинал злиться. Стоял, покачиваясь с каблука на носок, такой тщательно выбритый, наодеколоненный, профиль — хоть на медаль, с темными чуть выпуклыми глазами, — медленно наливался яростью и азартом охотника, почуявшего добычу.

— Мы не на приеме у супруги полковника Бордухарова Анастасии Васильевны. Это там нужно церемониться. Мы же, Юра, на службе. Так сказать, при исполнении обязанностей. И задача у нас не выделывать на паркете па, даже при виде смазливых барышень, а брать их за жабры. Вот так, прапорщик Кавкайкин.

Кавкайкин вытянулся, щелкнул каблуками начищенных сапог.

— Слушаюсь, господин ротмистр.

Дзасохов забывчиво продолжал помешивать ложечкой в остывшем чае, глядел вслед прапорщику. «А задники не начистил, дурак, — заметил он. — Надо научить смотреть за собой». Отодвинул стакан и направился за Кавкайкиным. Тот уже держал какие-то бумаги в руках.

— ...к мужу. Он ранен и находится где-то в госпитале, в Спасске. Я прямо-таки с ума схожу. — Она вынула из-за обшлага рукава платочек, поднесла к глазам.

Кавкайкин обернулся к подошедшему ротмистру.

— Вальковская Вероника Арнольдовна. Добирается к мужу, подполковнику Вальковскому, в Спасск. Муж ранен и находится в каком-то госпитале. — Он передал бумаги. — Это телеграмма из Спасска. — И с усмешкой глянул на Дзасохова: дескать, все ваши философствования не что иное, как гадание на кофейной гуще.

— Помогите, господа, — взмолилась Вальковская. — Я тут обезумею. Третьи сутки вот так, на ногах... Это ужасно. В городе никого не знаю.

— Искренне сочувствую.

Дзасохов перелистывал бумаги, тщательно изучал каждую строчку, ощупывая листочки, как слепой.

— К Спасску подходят красные. Город на осадном положении. Пассажирские поезда отменены. В ту сторону идут эшелоны только с воинским грузом, — возвращая документы, сказал он.

— Я согласна в теплушке ехать. Лишь бы не сидеть в этой грязи. — Она брезгливо скривила тонкие губы. — Сидеть и ждать невесть чего... это свыше моих сил. Сейчас упаду и заплачу. Телеграмма получена три дня назад. Может быть, уже поздно...

— Успокойтесь, все образуется, — неумело утешал ее Кавкайкин, — Господин ротмистр, надо бы как-то помочь даме. Такое дело,..

— Что-нибудь придумаем. Сперва вам надо немного отдохнуть. Тут неподалеку номера Шокальского. Можем посодействовать.

— Да-да, — обрадовался Кавкайкин. — Отдохнете, приведете себя в порядок, а мы тем временем попробуем устроить вас. Кстати, на запасных путях формируется воинский эшелон.

Господин с газетой шумно перевернул страницу. Дзасохов глянул в его сторону, поморщился. «Да, — подумал он, — Юру решительно надо проучить, чтоб в другой раз, прежде чем ляпнуть, думал».

Вальковская оживилась, заулыбалась:

— Право, господа, я вам очень признательна. Я обязательно расскажу мужу о вашей чуткости, господа...

Дзасохов сказал Кавкайкину:

— Возьмите с собой госпожу Вальковскую и отправляйтесь в номера. Господину Шокальскому скажите, что я прошу его. — Он улыбнулся Вальковской, поднес руку к фуражке, прищелкнул каблуками. — Честь имею.

Через полчаса прапорщик вернулся, веселый и оживленный.

— Вы молодец, Игорь Николаевич. Устроили ее чин по чину. А вообще-то она баба ничего. Какие яркие глаза, а фигура! Вы не видели ее фигуры. — Кавкайкин не заметил, что ротмистр настроен далеко не так весело. Был он сосредоточен, углублен в свои мысли и как бы совсем не замечал его болтливости. — Пойдемте, Игорь Николаевич, к буфету, хватит нам толкаться тут. Возьмем водки — и к себе, а?

— Чьего разлива? — насупившись, грозно спросил он угодливо склонившегося толстого буфетчика.

— Чуринского-с, господа. Чуринского. Из чистейшей пшенички рассейской, незамутненная. — Он встряхнул квадратную бутылку синего стекла, через которое ничего невозможно было разглядеть.

— Ну, — пригрозил прапорщик, — ежели окажется слаба, спущу шкуру. Понятно? То-то!

С другой стороны вокзального здания, за дверью с табличкой «Комендатура» находилось помещение дежурного контрразведки. Здесь они сняли шинели. Дзасохов подвигал ящиками закапанного чернилами стола, разыскивая оставшуюся закуску: хлеб, начатую банку сардин, головку лука. Кавкайкин сбегал ополоснуть под бачком граненые стаканы, не протирая, поставил их со стуком на стол, накинул на двери крючок и упал на продавленный до пружин диван.