Виктор Дудко - Тревожное лето

«Пустая, — подумал Миловидов, — или вылакал, или выплескал».

— Ты что, сучья твоя морда, удрал? Почему не оборонялся?..

Мужик втянул шею в могучие плечи:

— Так уси ж биглы, вашбродь... Тут стреляють, там стреляють. Уси бегуть, ну и я за имя...

Кто-то передразнил зло:

— «За имя...»! Попереди бёг, как олень! — И еще раз передразнил зло и с обидой: — «За имя...»

— Сапоги чьи? Свои небось там оставил, гад?

Мужик молчал, глядел тупо и безразлично в одну точку, редко моргая сивыми и коротенькими ресницами.

Длинно и угрожающе втянув через зубы воздух, Миловидов подошел к безусому востроносому парню.

— А ты?..

— Что я? — быстро переспросил тот, глядя прямо ему в глаза.

— Ты зачем шел сюда, щ-щенок? Ты чего тут потерял? Тоже бежал впереди?

Вмешался Тишка:

— Вашбродь, он двоих чекистов свалил. Сам видал своими глазами.

— Вот как?

— Так точно! — вытянулся тот.

Еще возле одного остановился Миловидов. Это был коренастый лет пятидесяти мужик в располосованной надвое гимнастерке и в намотанных на босу ногу портянках.

— Ты почему убежал?

— А вы, вашбродь, не рычите. Я окромя вас знаешь сколь перевидел таких? Со звездами на погонах и о лампасами на ж...е. Так что не дери горло-то. Сам чего убежал? Жить хоцца? Мене тоже.

— Колчаковец?

— Пепеляевец.

— Медаль имеешь за ледовый поход?

— Так точно!

— Не ори, не глухой.

Он уже прошел строй и увидел на трухлявом пеньке Сарафанова. Тот сидел уперев голову в кулаки и то ли спал, то ли отрешенно думал о чем-то.

— А этот чего ждет? — спросил у Тишки.

— Они не желают-с. Они интеллигентные-с.

— Вильямин!

Сарафанов поднял взгляд.

— Чего вам?

— И ты жив? — как будто обрадовался Миловидов,

— Как видите.

— Р-разойдись. Приготовиться к походу. Выставить боевое охранение. Пересчитать оружие.

Он подсел к Сарафанову.

— Ну что, вояка?

— Я не вояка. Я репортер.

— Да... Лихо они нас бросили. И стратегия, и тактика, и конспирация — все накрылось. Христово воинство... — Покрутил головой, приглашая поудивляться: — Лошакова видели?

— Убит он. — Сарафанов, как в ознобе, передернул плечами. — Сдаваться не хотели. Ведь предлагали ж как людям. Зачем надо было стрелять? — задал он то ли себе, то ли Миловидову вопрос.

— Как я гляжу, вы того... с бзиком, — Миловидов повертел пальцем у виска. — Сдаваться... Ишь ты... Ну ничего... Я им устрою Варфоломеевскую ночь. Надолго запомнят... А Заборов где?

Сарафанов пожал плечами. Миловидов начал вспоминать: на ночевку они забрались в один шалаш. Когда раздались выстрелы, Миловидов быстро выполз. А Заборов?.. Ага, кажется, и он следом. А вот потом куда делся? Он потер виски, поморщился.

— Может, тоже убили... Как ты думаешь?

Сарафанов снова пожал плечами.

— А жаль. С такого отряда остались рожки да ножки. Всех коней побросали. Эх... — Миловидов через голову снял полевую сумку, расстелил на коленях карту.

Весь день и часть ночи они куда-то брели в затылок один другому, переругивались. Впереди шел Миловидов, иногда он, прячась, с зажженной спичкой склонялся над картой, что-то бубнил. Миловидов шел к деревне упрямо, со злобой.

Привал сделали в полночь. Всего на пару часов.

Отряд переходил вброд речушку.

— Вот вам, — бормотал Миловидов, бредя по колено в воде и оглядываясь на полыхающий хутор, — вот вам...

Раздавались душераздирающие крики. Это заживо горели люди. Рядом с Сарафановым запаленно дышал Тишка, за ним — Миловидов. Следом громко топали еще девять человек. Вспомнил, как целый день сидели в засаде и наблюдали за хутором. Семь изб, колодец с журавлем. Белоголовые дети на лужке гоняются за теленком. Ветряк с широкими и дырявыми лопастями, старики и старухи на завалинках.

И все это горело, трещало, кричало... Сарафанов на ходу зачерпнул двумя ладонями воду, плеснул в лицо, набрал в рот, прополоскал, выплюнул.

— Зачем это... Зачем... Господи, зачем?

И опять они, тяжело дыша, валились на траву, раскрыв широко рты. Валились, закрывая глаза. Ходили остро кадыки под заросшей шерстью кожей. Миловидов хрипел:

— Вот так... Я говорил... Вот так им... в бога и креста святителя...

Их нагнали и окружили крестьяне, вооруженные чем попало. Они рубили бандитов косами, гвоздили к земле вилами-тройчатками, они рубили их топорами — и все молча, как привыкли работать в поле.

Миловидов, изрезанный, живучий, как гадюка, уполз в темень, истекая кровью. Сарафанов стоял на коленях, протянув руки: