Юрий Федоров - Искатель. 1967. Выпуск №5

— Началось по-глупому, а кончилось скверно, — со вздохом отвечал Заря. — До темноты все спокойно было. Мы уже уходить собрались, Серега и встань во весь рост. А тут ракета. Они их, видать, со страху не жалеют. Ему бы стоять, дурному, в кустах, не заметили бы. Только он, видать, растерялся, плюх наземь! Треск пошел, они и всполошились. Из танка — пулемет. Сначала правее нас бил, потом стал башню разворачивать ближе, ближе. Хорошо, лейтенант не растерялся. А то бы всем конец, над самой землей стриг кусты, гад.

— Ну?

— Когда уж совсем рядом стали очереди ложиться, Нечипоренко сук здоровенный схватил и в сторону — швырк! Туда, к дороге. И так же подгадал — перед концом очереди. Те смолкли, а сук вот он, по кустам. Часовой услышал, туда трассой полил, мы и уползли трое.

— Трое?

— До Сереги, до Иванова-то, они башню довернули. Две пули в голову, наповал.

— Лейтенант где?

— Метрах в трехстах от танка они расположились. Записку вам прислал.

Накрывшись с головой плащ-палаткой, Самусев чиркнул зажигалкой. Торопливо пробежал корявые, в темноте нацарапанные строки:

«Фрицы встревожены. Часового в танк запускают по паролю. В лоб брать нельзя. До рассвета надо что-то придумать. Продолжаю наблюдение. Решение сообщи».

С рассветом внимание часовых обычно притупляется. Нервное напряжение тревожной ночи, когда каждый шорох, каждая тень обретали грозный, пугающий смысл, требует разрядки. Наступает реакция. Утренняя прохлада заставляет ежиться, вызывает желание поглубже спрятать голову в поднятый воротник, согреться, вздремнуть. А если еще перед этим тебя ругательски изругали за напрасно поднятую тревогу, проявлять повышенную бдительность становится как-то совсем неохота.

На заре по дороге пропылила первая машина, притормозила на крутом повороте, остановилась. Опять завыл мотор. И тут же на опушке появились двое — высокий солдат и обер-лейтенант в зеленоватой форме абвера. Часовой у танка насторожился. Но пьяным не до него. Они уселись на траву, достали фляжки, хлеб, сало и принялись пить и закусывать. То один, то другой прикладывается к фляжке и сосет подолгу, со вкусом. Наконец отрывается, ошалело крутит головой, торопливо закусывает.

Часовой жадно сглатывает слюну. Свой запас рома они с напарником прикончили в первый же день, а танкисты, проклятые свиньи, даже и не подумали поделиться с пехотой. Обер-лейтенант замечает-таки часового, манит пальцем. Пожалуй, надо поспешить, пока этот долговязый не опустошил еще всю флягу, да и начальство не передумало. Тот, кто манит пальцем, чином старше всех здешних. Но часовой есть часовой. Длинный обер-лейтенант, очевидно, понимает это.

Он с трудом поднимается, широким жестом загулявшего бурша швыряет часовому свою фляжку. Однако он спьяну не завернул пробку. Видно, как из фляжки в траву выплескивается драгоценная влага. Да и что за бросок у обер-лейтенанта: фляжка отлетела шагов на двадцать.

Часовой не выдерживает, бросается к фляжке — ведь задаром пропадает добро! Нагибается к фляжке, что валяется около куста, — и исчезает.

Кругом тишина. Пьяные не мешают больше. Да и мычали они не так уж громко; в танке их вряд ли слышали.

Через минуту тело часового оттащили в кусты. Володя Заря быстро натянул трофейную форму. Маскарад еще далеко не закончен.

К танку пошли вдвоем, Заря и Алексей Плотников, давнишний, еще с Одессы, корешок погибшего ночью Иванова. Оба босиком. У Зари — «шмайссер», за поясом у Алеши — две гранаты. В руках немецкая каска, полная воды. Неслышно ступая по мягкой, росистой траве, они приблизились к танку, прислушались — тихо.

Плотников, зажав зубами кольцо гранаты, влез на танк, принял из рук Зари свой необычный «инструмент». Следом поднялся Володя, взял автомат наизготовку.

Медленно, осторожно, стараясь попасть точно в паз закрытого люка, Алексей начал цедить воду, принесенную в каске. Зажурчала просочившаяся струйка, в башне зашевелились, что-то спросили по-немецки. Рука Плотникова задрожала, вода пролилась мимо, но это уже не имело значения.

Звонко щелкнула задвижка, крышка шевельнулась, приподнялась. Алексей, отшвырнув каску, обеими руками вцепился в бортик, с бешеной силой рванул, откинул крышку. В руках Зари, как живой, заходил автомат. Сунув ствол в черный зев люка, Володя не снимал палец со спускового крючка, пока не опустела обойма.

И снова тишина. Снова пылят по дороге теперь уже более частые машины, снова вокруг танка прохаживается часовой, в тяжелом шлеме, с автоматом на груди. Он, видимо, ранен — белое кольцо бинтов перехватывает подбородок, уходит за уши. Но ранение пустяковое, поступь тверда, руки крепко охватили рукоять и ствол автомата. Второй солдат сидит чуть поодаль, кашеварит, подбрасывает сучья в костер, помешивает в котелке.