Виктор Пронин - В исключительных обстоятельствах

В ночь с одиннадцатого на двенадцатое на небольшом аэродроме под Лубэем на пустых бочках из-под горючего сидело двое: начальник разведотдела 6-й танковой армии полковник Шеленков и капитан Гарамов. Чуть поодаль готовился к взлету «Дуглас». Машина была окрашена в защитную краску. Накрапывал мелкий дождь, было темно, и лишь при напряженном усилии можно было разглядеть в свете потайных фонарей, как по трапу «Дугласа» санитары осторожно поднимают носилки с ранеными.

— Все понимаю, Сережа. — Полковник поправил плащ-палатку. — Понимаю, что тебе, боевому офицеру, а не какому-нибудь там, ну, в общем, ты понял... не хочется этим заниматься.

Полковник был маленьким, круглолицым. Разговаривая, он то и дело вынимал платок и стыдливо сморкался, хотя стыдиться перед Гарамовым ему было нечего. В ходе рейда, когда всему составу приходилось мокнуть двадцать четыре часа в сутки, многие были простужены.

— Но... — Полковник спрятал платок в карман. — Надо. Пойми, надо, Сережа. Бесценные это раненые.

Гарамов неопределенно кивнул:

— Понимаю, Александр Ермилович.

По этому кивку и взгляду нельзя было понять, как относится сам Гарамов к разговору, Он был выше среднего роста, худощавый. В его лице была какая-то диковатая лихость, и тот, привычный и в то же время непривычный для русских лиц, южный колер, который обычно в России называется почему-то «казацким». А запавшие глаза, густые черные брови, вдавленные виски и горбатый нос придавали лицу Гарамова некую насмешливую мрачность, о которой он хорошо знал. Раньше, на прежней, довоенной работе эта театральная мрачность ему не мешала. Теперь же она была Гарамову как кость в горле, и он всячески — голосом, жестом, взглядом — пытался ее затушевать.

— Ведь по-японски ты не очень хорошо? — тихо спросил Шеленков.

Гарамов пожал плечами:

— В смысле?

— Ты вел допросы?

— Так, Александр Ермилович. В размере курсов.

— Понимаю. Хонсийский диалект от хоккайдского не отличишь: Я не хочу сказать, что ты здесь с таким багажом не пригодишься. Язык еще не все...

— Александр Ермилович, — Гарамов нетерпеливо улыбнулся, — я ведь не отказываюсь.

— Я тебе совсем не потому это говорю. А для того, чтобы ты понял: задание очень важное. Пять человек раненых, которых грузят сейчас на самолет, участники глубокого разведрейда. Они располагают данными большой важности. Прорывались назад с боем, шли по дюнам без пищи и воды. Командир и заместитель до сих пор без сознания. Всех пятерых нужно срочно перебросить в тыл, в Приморье. Нужно что-нибудь еще объяснять?

— Не нужно, Александр Ермилович.

Шеленков отвернулся и, опять скрывая насморк от Гарамова, достал платок. В темноте обозначились силуэты: по выбитой посадочной площадке к ним шли трое. В одном Гарамов сразу узнал командира разведроты Седова, рядом с ним шли офицер невысокого роста и девушка. «Врач и медсестра», — наметанным взглядом определил он.

— Мы прорвали фронт, а что толку? — Шеленков спрятал платок. — Бригады стоят, а впереди Туцюань, Таоань, да и дальше... Конечно, ГСМ нам перебросят, самолеты уже готовы. Но сам знаешь — тут не одна сотня тонн нужна. Для переброски ГСМ готовят целую воздушную армию. Дождь, туман. А где посадочные площадки? Они вот у этих пятерых. Которые на носилках.

— Военврач Арутюнов, сержант медслужбы Дмитриева! — остановившись, доложил Седов.

Гарамов сразу же попытался оценить этих двоих, с которыми ему наверняка придется лететь. Военврач с капитанскими погонами чуть щурил большие карие глаза. Вначале взгляд показался Гарамову малоприятным: зрачки все время уплывали под верхние веки, узкие губы растягивались и сжимались в некоей всезнающей гримасе. Но, приглядевшись внимательно, Гарамов все-таки вынужден был признать, что это кажущееся, а сам капитан выглядит молодцевато. Медсестра же была красивой и... капризной. Об этом говорили ее губы и взгляд, в котором сквозили уверенность в себе, озорство и понимание того, что она всем нравится.

На вид девушке было не больше девятнадцати. На голову выше врача, большеглазая, со светлыми волосами, заправленными под пилотку наспех, видимо, второпях, медсестра сейчас всем своим видом будто бросала вызов всему, что ее окружало: темноте, моросящему дождю, зеленому студебеккеру с красным крестом, стоящим возле него промокшим санитарам. «Избалованная, видно, девица, — подумал Гарамов, — знает, что такое красивая девушка на фронте и как таких обхаживают, все прощают, как над ними все трясутся». Девушка, будто читая его мысли, покосилась. Гарамов тут же пристыдил себя: «Что ты к ней пристал. Она же не виновата».