Виктор Пронин - В исключительных обстоятельствах

Со страхом и тревогой Сизов постучал. Но дверь, ведущая в квартиру, была обита войлоком, и стука не получилось. Тогда он вошел без стука. И сразу услышал детский плач. Выглянула Татьяна, растрепанная, в распахнутой халатике, какой Сизов ее никогда и не видел, поглядела на него, не узнавая, и снова скрылась, зашептала кому-то:

— Вставай, там кто-то пришел.

Такого Сизов не ожидал. Чего угодно, только не этого. Чтобы Татьяна, единственная женщина, на которую он молился, так скоро забыла мужа?! Хотел повернуться и уйти, да ноги не слушались. В глубине квартиры кто-то кашлянул, хрипло, спросонья, и зашлепал босыми ногами по полу. Сизов оторопело смотрел на вышедшего к нему человека и ничего не понимал. Ему вдруг подумалось, что это сон. Бывало так у него, сколько раз бывало: снилось несусветное, страшное, он знал, что это всего лишь сон, старался проснуться и не мог.

— Валентин? — осторожно спросил человек голосом Саши Ивакина. Повернулся, крикнул обрадованно: — Таня! Так это же Валентин!

Сизов обессиленно сел на что-то стоявшее у порога.

— Как же это? — бормотал он. — Как же?

— Чего стоишь, проходи.

— Саша?

— Саша, Саша! Да проходи в комнату. Хотя нет, сначала мыться, переодеваться, как полагается.

— Но я ведь...

— Знаю, все знаю. Подробности потом.

Только тут до Сизова как следует дошло: точно, Саша Ивакин, живой и здоровый. Это было его неизменным правилом: первое, что должен сделать человек, вернувшийся из тайги, — помыться и переодеться. После этого он может поздороваться.

Сизов мылся во дворе, раздевшись до пояса, и все поглядывал на Сашу, поливавшего ему прямо из ведра. Он словно бы вырос за это время, а может, только похудел и потому вытянулся. Все те же темные глаза, все тот же мягкий взгляд. Все так же чисто выбритое лицо. Только шрам новый, большой, беловатый, перекинувшийся со лба на скулу.

— Как же ты?

— Мойся знай. Потом поговорим.

Он вынес Сизову пару нижнего белья, тонкий свитерок, свой праздничный костюм. С интересом повертел в руках вдрызг разбитые чуни, потрогал пальцем стершийся до корда автомобильный протектор на подошве и вдруг, размахнувшись, забросил их за забор.

— Казенное имущество-то, — сказал Сизов.

— Ничего, отчитаемся.

Когда Сизов оделся, Саша осмотрел его со всех сторон, взял за руку, как маленького, повел в дом. Там уже был накрыт стол, шкворчала яичница на сковороде, грудой лежали в миске куски мяса, стояли соленья, варенья, всякая таежная снедь.

— Гляди, Таня, вот наш Валентин, — сказал Саша, под толкнув Сизова к приодевшейся жене.

Таня наклонила голову и покраснела. И Сизов понял почему: чувствовала себя неловко за те горькие слова, которые наговорила ему полгода назад на суде.

— Извините меня, Валентин Иванович, — сказала она не поднимая глаз. — Но ведь вы сами...

— Чтобы ничего грустного! — весело воскликнул Саша.

— К сожалению, про войну не забудешь, — сказал Сизов.

Саша посуровел в один миг, потемнел, словно в нем вдруг выключили лампочку.

— Война! — повторил он. — Что ж война? — И оживился: — Война как раз того и хочет, чтобы мы разучились улыбаться, перестали верить в будущее.

Он указал на стол, сел первый, налил рюмки. И вдруг спросил сердито:

— Никак не пойму, почему ты из колонии бежал?

— Сначала медведь. А потом, потом...

Он засуетился, приволок из сеней сверток, развязал. Матово поблескивавшие обломки горной породы, измельчившиеся в дороге, рассыпались по столу.

— На озере был? — спросил Ивакин. И протянув руку назад, словно фокусник, вынул из-за спины, положил на стол точно такой же кусок касситерита.

Они смотрели то на камни, то друг на друга и молчали.

— Рассказывай, — потребовал Сизов.

— Когда я оступился на краю обрыва и упал...

— Это я тебя толкнул...

— Нет. Я уже падал. Ты просто не смог ни за что ухватиться. Коснулся пальцами, а ухватить не успел. Это я хорошо помню.

Таня побледнела, встала из-за стола и ушла в другую комнату.

— Ну? — спросил Сизов. — Как же ты? Ведь я слышал, как ты упал в воду. Плавал там, искал тебя.

— Это, должно быть, камень. А я упал на кусты, что там, посередине, на стене растут. Помнишь зеленую полоску? Кусты удержали, откинули меня к стене. А там уступчик в полметра. — Он потрогал шрам на лице. — Вот память. Сколько пролежал без сознания — не знаю. Очнулся, позвал тебя, а там только ветер в щели: «У-уу!»

Сизов ударил себя кулаком по лбу:

— Чувствовал — что-то не так. Ведь чувствовал, а ушел. Вину свою поволок как юродивый: нате глядите, казните!..