И снова мелькнула предательская мысль: до этого дня надо еще добраться. Он пожалел, что не расспросил о дороге на случай, если медведь все-таки найдет Сизова. Если это случится, куда идти, в какую хотя бы сторону? От этой мысли ему стало страшно. Темень кромешная, хохот этого проклятого филина и это одиночество у костра нагнали на него такую тоску, какой он не испытывал и в самые черные свои дни.
И тут он услышал резкое, как кашель, всхрапывание медведя. Послышался скрежет когтей о кору, и вслед за тем страшный, берущий за душу рев резанул по ушам, пробрал, казалось, до самых печенок неприятной дрожью. Медведь словно бы перевел дух и снова принялся реветь. И вдруг он как-то странно икнул, будто ойкнул. И будто шороху прибавилось в тайге, и все стихло. Даже филин умолк от такого неожиданного поведения медведя.
Вскоре пришел Сизов, радостно посмеиваясь, принялся укладываться.
— Теперь можем спать спокойно. Шишку здоровую получил медведь, почешется.
Утром они осмотрели место. Под сосной валялся камень, обвязанный веревкой, а рядом «медвежьи следы» от внезапно случившегося с мишкой несварения желудка.
Красюк хохотал так, словно услышал донельзя оригинальный тюремный анекдот. Сказывались пережитые в одиночестве страхи. Сизов понимал причину этого неестественного смеха, но не мешал. С давних пор в нем укоренилось убеждение, что смех, если это не насмешка, действует благотворно. Смеясь, нельзя ни замышлять, ни делать злое.
Тихое было это утро, теплое и ласковое. Они сидели у костра, ели пережженную на огне кабанятину и посмеивались, вспоминая ночное приключение. Внезапный порыв ветра разметал костер, забросал поверхность озера листьями и ветками. Пошумев несколько минут, ветер так же внезапно пропал. Только озеро все ежилось, встревоженное, ходило мелкими частыми волками.
Сизов встал, обеспокоенный прошелся по берегу, вглядываясь в тучи. Затянутое серой пеленой небо быстро темнело. Откуда-то из дальнего далека доносился низкий шорох, похожий на утробный гул.
— Уходить надо. К горе.
— Почему к горе? — подозрительно сощурился Красюк,
— Непогода идет.
— Подумаешь, дождик. Не размокнем.
— Бури бы не было. Застанет в лесу — пропадем.
Сизов подхватил мешок с камнями, кинул на плечо обжаренный, почти обугленный кабаний окорок, приготовленный в дорогу, и, не оглядываясь, пошел по берегу...
Было уже за полдень, когда, совсем запыхавшиеся, мокрые от пота, они добежали до горы, полезли по каменистому склону. Ветер усиливался. Временами его порывы заставляли останавливаться, припадать к земле. Деревья скрипели, кряхтели по-стариковски. Кроны елей, лиственниц, сосен трепыхались так, словно их разом трясли десятки здоровенных медведей.
Склон впереди казался зеленым и ровным. Но Сизов не пошел на этот склон, полез в сторону по замшелым камням.
— Чего опять вниз? — забеспокоился Красюк.
— Кедровый стланик. Не пройдем.
Красюк не послушался, полез в низкий, по колено, кустарник и на первых же шагах застрял среди торчавших навстречу острых вершинок. Кинулся назад, заспешил, чтоб не отстать.
— Торопись, Юра! Там пещерка есть, я ее заприметил.
Позади послышался хрип, похожий на смех. Сизов хотел крикнуть сердито, что «зеленый прокурор» не обыватель с городской окраины и его блатными истериками не проймешь, что безволие во время здешней бури равносильно подписанию себе смертного приговора. Он оглянулся и увидел Красюка лежавшим на каменистом выступе. Побежал к нему и еще издали увидел темный кровоподтек у виска.
Испуганно оглядываясь на остервенелый лес, Сизов бросил свой узел с камнями и тяжелый окорок, принялся расталкивать Красюка. Отчаявшись привести в сознание, подхватил его под руки, рывками поволок в гору.
Пещерка была небольшая — как раз на двоих, но достаточно глубокая, чтобы лежать в ней не высовывая ни головы, ни ног. Сизов втиснул в нее ватное, непослушное тело Красюка и снова побежал вниз к угрожающе шумящему, свистящему, ревущему лесу. Пометался на опушке, надрал бересты, снова побежал в гору, подхватив по дороге свертки и мясо.
Красюк все еще не приходил в себя, лежал в той же позе, прислоненный спиной к стене. Сизов осмотрел его голову, потрогал обширный кровоподтек возле левого виска, набухший, тугой. Камень, о который, падая, ударился Красюк, по-видимому, не был острый, иначе были бы пробиты не только кожа, а, возможно, и кость. И тогда... Сизов одернул себя, чтобы не думать о таком, приложил к ушибу бересту, поискал, чем бы привязать ее. Под руку попался узел с самородком. Он развязал его, машинально прикинул на руке бесформенный ком, снова прикинул и принялся рассматривать внимательнее. Усмехнулся, откинул самородок, стал обматывать голову. И тут Красюк пришел в себя. Оглядел усталым взглядом пещерку, Сизова, склонившегося над ним, темные лохматые тучи над горой. Сказал неожиданное:
Читать дальше