Николай Романов: Встреча с границей

В пограничных войсках идет сложный процесс обновления и совершенствования. Осваивается новая техника, новые средства и способы управления. Это знают и видят все. Но некоторые не замечают или не хотят замечать, что меняется не только техника, меняются и люди. Сейчас на вашей заставе больше половины солдат со средним образованием. Люди выросли. Они стали не только грамотнее, но и сложнее. Каждый со своим характером, со своими запросами. Их в узенькую графу с номерами не втиснешь.

И еще. Даже автоматическое оружие, товарищ старшина, само не стреляет. Оно в руках человека. Как же не знать, с каким настроением выходит этот человек на границу? Каково его душевное состояние, как он будет действовать в тяжелой обстановке, что ему можно и чего нельзя поручить?..

Подполковник Грибунин сделал паузу, словно хотел подчеркнуть, что сейчас скажет нечто важное, значительное, ради чего мы и собрались здесь. Он посмотрел на меня, Яниса Ратниека, Иванова-второго, и я заметил, что у начальника политотдела немножко оттаяли настывшие глаза.

— А девятая пограничная застава?.. У нее хорошие боевые традиции. И похвально, что комсомольцы стремятся беречь их. Подполковник сел.

Наступила такая тишина, словно в комнате никого не было. Старшина Аверчук ни на кого не смотрит. Его глаза уползли под черные мохнатые брови. Замерли в выжидательной позе Иванов-второй, Янис. Меня мучил вопрос: а что дальше? Если не самое главное, то что-то очень важное осталось недосказанным.

Начальник политотдела мельком взглянул на Козлова. Лицо майора стало еще угловатее и холоднее. В глазах отражалось что-то тревожное, незнакомое. Что? Раскаяние, обида, протест? Наверно, думает о том, что какой бы большой начальник ни приехал на заставу — настоящим хозяином заставы является все-таки он, кто бы что ни сказал — последнее слово за ним.

Но майор молчит. Его обострившиеся скулы нервно подергиваются. Подполковник Грибунин решительно поднялся.

— Ну что ж, давайте на этом и закончим. За работу.

После недели относительного затишья старшина Аверчук по выражению Стручкова «вновь задурил». С самого утра только и слышалась его команда:

— Дежурный, ко мне!

Оказывается: поднимались вяло, койки выровнены плохо, заправлены небрежно, оружие в пирамиде не блестит, в умывальнике оставили мыльницу.

Дежурил Ванюха Лягутин. Он вбежал ко мне в комнату и устало опустился на табуретку. Его лицо, не знавшее румянца, сейчас было малиновым.

Вслед за ним вошел Стручков и начал строить какие-то рожицы, которые, по его мнению, должны были сделать меня счастливым. Потом сверкнул маленьким конвертиком и тут же показал пустые ладони. Через секунду вытянул конвертик у меня из-под мышки, помахал перед моим носом.

— Танцуй!

Ванюха обжег фокусника свирепым взглядом. Петька сделал вид, что перепугался насмерть, и сунул мне письмо. Я разорвал конверт.

«Первого мая буду в ваших краях. Изобрети способ встретиться. Люба».

На глазах у изумленных земляков, я дал немыслимого козла, рванулся в коридор и чуть не сбил с ног Аверчука.

— Извините, товарищ сержант!

— Что?!

Мне показалось, что лицо старшины позеленело. Его пугающе черные мохнатые брови нависли над моим носом.

— А ну, дыхни! Я дыхнул.

— Вечером доложишь положение о воинских званиях, цвет погон и знаки различия военнослужащих всех родов войск от рядового до маршала!

Но ни свирепый взгляд Аверчука, ни унизительное «А ну, дыхни!» не испортили мне настроения. Я несколько раз обошел вокруг дувала заставы, похлопывая по набухшей коре могучие стволы тополей. Весна! Как она густо заселила окружающий мир! Все резвится, гомонит, цветет, щеголяя своими лучшими нарядами. Вверху, не умолкая, поет невидимая пичуга. Неужто это наш родной жаворонок? Голос его, но как-то непривычно, робко звучит он в этой огромной чаше с белыми закраинами горных хребтов. А вот и еще старый знакомый — шмель. Он неуклюже перелетает с цветка на цветок, гудит, играет на солнце слюдяными крылышками и золотистой тельняшкой, раскачивается вместе с только что раскрывшимися алыми бутонами цветка. Пулей пронеслась ласточка в белоснежной сорочке, схватила на лету мошку, взметнула острыми крылышками и скрылась под застрехой конюшни. Теплый ветерок ласково тронул точно лакированные, зеленые тополиные листья, высыпал пригоршни бабочек, и они замельтешили над землей.

Люба, как сообщить тебе побыстрее, что я получил, получил твою весточку! Хочешь, крикну об этом журавлям?