за живой и мертвой водой.

Так у Вепря не спросишь… Дела окружного плохи, лежит без сознания. Лицо как яичный желток. Навезли докторов полную хату, даже акушерку где–то нашли Никто толком ничего сказать не может. Твердят: осколок, кишечник, рентген, операция… А Вепрь только на уколах держится. Вот и верь докторам! Говорил он, предлагал привезти бабку–знахарку. Куда там! Могила поднялся–так ведь и не был он такой уж смертельно раненый, холера, чтобы лежать — сказать ничего не может штабному сотенному, все пишет в тетрадке. Вроде правильно все пишет, а штабник орет на него: «Будете отвечать вместе с Довбней! Какое имели право подчиняться приказам неизвестно кого? Где эта пани?»

На этом не кончилось. Вдруг является Марко и не успел соскочить с подводы, как с ножом к горлу «Где пани?» А чтоб вас всех холера забрала! Но все–таки куда пани девалась? Надо искать. Вот беда. Устал он за эти дни как собака, ноги даже подкашиваются. А надо искать.

И пошли гонцы во все стороны. Где пани? Та самая, какую все видели, которая так долго разговаривала наедине с окружным, всеми командовала, выбирала себе охранников, произносила речь над могилой погибших в стычке с советами, которая дала от имени Вепря приказ отбить у немцев обоз. Где она?

Хутор Вишневый, хата под красной черепицей. Единственная хата с такой крышей в хуторе.

Хозяйка, маленькая женщина на сносях, не обманула — ее муж был дома. Оксана, сжимая в руке жетон, торопливо вошла в полутемную хату и, присмотревшись, увидела человека, развалившегося на кровати. Он лежал на спине в верхней одежде, в грязных сапогах, спустив ногу на пол, раскинув руки с большими тяжелыми кулаками. В его носоглотке клокотало и высвистывало, из открытого рта вырывались горячие струи водочного перегара. Хозяйка остановилась рядом с Оксаной и, положив одну руку на вздувшийся живот, другой подперев голову, скорбно смотрела на мужа. Классическая поза крестьянских баб, смирившихся со своей горькой долей.

У Оксаны еще теплилась слабая надежда на возможную ошибку, недоразумение.

— Кто это? — спросила она.

— Ну кто же, мой муж.

— Андрей Дудка?

— Так. По уличному — Коза, а пишемся — Дудки.

Теперь уже не следовало сомневаться — на кровати лежал мертвецки пьяный Андрей Дудка.

— Разбудите его.

— Э, пани, пусть его черти будят, — всхлипнула женщина. — Это уже до утра. Хоть из пушки над ухом стреляй.

— Давайте попробуем, — сказала девушка, снимая жакет. — Принесите ведро воды, полотенце.

Долго и настойчиво пыталась Оксана оживить Андрея Дудку. Он мычал, дрыгал ногами, чуть не укусил Оксану за руку. Кончилось тем, что он свалился на пол и снова захрапел.

— Пани, то все напрасно. Ведь я уже хорошо знаю эту свинью. Говорю вам — никакая сила не поднимет его до утра. Хоть хата гори, хоть пушка стреляй.

Непредвиденное обстоятельство… Казалось бы, Оксана все предусмотрела, все учла. У нее в руках был второй жетон, добытый с таким трудом. И вот на тебе!

— Прошлую ночь к вашему мужу приходили?

— Так, пани. Двое.

— Только двое?

— Может быть, их было больше. В хату вошли двое. Они что–то показали Андрею, и Андрей сразу же запряг коня и отвез их.

— Куда?

— Пани, разве он мне скажет куда. То большой секрет. Он никому не говорит. То такая служба у него.

До железнодорожной станции было больше двадцати километров. Поезд на Ровно проходил в десять утра. Можно было поспеть. Но этот путь был опасен. Ее, конечно, уже искали. Оставалось ждать до утра, пока Андрей Дудка проспится.

— Пани, я вам постелю в чистой хате. Вы поспите себе, отдохните, а как очухается эта свинья, я вас разбужу, — предложила хозяйка.

Не успела Оксана ответить, как в сенцах хлопнула дверь и в хату вошла женщина. По большому светлому платку Оксана узнала Ганку.

— Пани, вы здесь? А вас там ищут. Такой шум поднялся… Ой, как я рада, что вас нашла. Пани, побудьте со мной, послушайте мое горе, я вам все расскажу.

Ганка была пьяна. Оказывается, она знала хозяйку и не раз ночевала в этой хате со своим Иванком. Через несколько минут Оксана слушала ее рассказ. Они сидели за столом в горнице. Окна были завешены, на столе горел каганец. Ганка разливала в рюмки самогон.

— Ведь он присягал, пани, что я одна у него, и он, как только кончится война, женится на мне. Иванко мне подарки давал. И кольца, и зубы золотые. Все отдавал мне, а последнее время… Подарил мне только флакон одеколона, глаза замазал. Я одеколон весь на себя вылила, а бутылку в морду Софийке бросила. Теперь он помоложе нашел, все ей отдает, я знаю… А кто такая Софийка? Первая потаскуха, другой такой не найдешь.