Юрий Гулин: Пять из шести

Катерина смолкла, погрузившись в какие-то невеселые мысли.

– Я так понимаю, случилось нечто неприятное? – осторожно спросил я.

– Неприятное? – очнулась Катерина. – Если наезд асфальтового катка считать неприятностью, то да, неприятное.

– Мужнина родня? – догадался я.

– Они самые, притом по всем линиям: и по батюшке и по матушке. Началось все с того, что на одной из позавушек – можешь называть это званым обедом – переплелись мы языками с одним из кузенов. Дерг подерг, он мне и выложил: мол, скоро Люське – это они так Люсию кличут на русский манер, мать-то у нее была из местных, – восемнадцать стукнет. Мы ее замуж выдадим, и муж ее, как первый по прямой линии мужчина после Сергея, получит доступ к наследству Вяземских. А тебе и ублюдку твоему облом выйдет. Это он так про меня и сыночка моего Сереженьку сказал. У меня аж в глазах помутилось. Но в тот день скандалу разгореться не дали: подбежали, растащили, усмирили. А уже на следующий день прибыл ко мне с официальным визитом дядя Сергея, Михаил Сергеевич Вяземский, и от имени всей мужниной родни зачитал ультиматум. Мне было предложено написать письменное заявление об отказе на право обратиться в суд о пересмотре завещания Сергея.

– А разве такое было возможно? – удивился я.

– Представь себе, да. До начала процедуры выделения Люсии ее доли наследства я могла потребовать включить в список наследников сына Сергея. В случае положительного решения мне Люсии и Сереже могло достаться по одной трети от наследства.

– Понятно. И чем же они мотивировали свое требование?

– Тем, что я родила Сережу после того, как истекли девять месяцев со дня гибели его отца.

– То есть, намекали на то, что ребенок может быть не от твоего мужа, – понимающе кивнул я. – А как же генетическая экспертиза?

– Ее надо было делать сразу после рождения Сереженьки, когда еще можно было найти материалы для идентификации.

– Ну, хорошо, а эксгумация?

– Спустя восемь лет? Этого бы и родственники не позволили, да и я бы не решилась.

– Погоди! – воскликнул я. – Можно ведь привлечь для анализа кого-либо из родственников твоего мужа.

Катя грустно покачала головой.

– Этот вариант они предусмотрели. Старший сын Михаила Сергеевича подтвердил бы под присягой, что утешил вдову сразу в день похорон.

Я не выдержал и сматерился, после чего сразу же извинился перед Катей.

– Не извиняйся, – отмахнулась она. – По крайней мере, это говорит о твоем искреннем сочувствии.

– И как же ты поступила? – спросил я после непродолжительного молчания.

– Подписала бумагу, чтобы уберечь сына от позорного разбирательства.

– Так может, оно и к лучшему? – успокаивающе произнес я.

– Ты не понимаешь, – покачала головой Катя. – Своей подписью я фактически вывела Сереженьку за круг семейства Вяземских. И черт бы с ними, если бы не наследство.

– О каком наследстве ты говоришь? – переспросил я. – Ведь если я все понял правильно, половина все равно остается за вами?

– То Сережино наследство, а то наследство Вяземских.

– Стоп! – мое сознание штормило. – Будь любезна, поясни, в чем тут прикол?

Екатерина посмотрела на меня, видимо тоже заметила приближение шторма и потому без лишних слов исполнила просьбу.

– Когда я говорю про Сережино наследство, я имею в виду наследство, оставшееся после моего покойного мужа. Когда я говорю о наследстве Вяземских, я имею в виду банковскую ячейку, ключ от которой хранится в нотариальной конторе.

Катя замолчала. Похоже, мне предлагают поиграть в вопросы-ответы. Ладно, мы не гордые.

– А подробнее нельзя: что за ячейка и какое отношение к ней имел твой покойный муж?

И опять вздохи поперед ответа. Спокойно, Ипполит, спокойно…

– Шкатулка, вернее небольшой ларец, принадлежала прадеду мужа и его полному тезке Сергею Сергеевичу Вяземскому. Дворянин по рождению и офицер по призванию, прадед Сергея воевал против большевиков в составе "Каппелевского" корпуса. Участник Великого Сибирского Ледяного похода. После перезахоронения гроба Капппеля в Харбине осенью 1920 года эмигрировал в Америку и в конечном итоге обосновался в Рагвае. Перед смертью передал ларец своему старшему сыну, деду Сергея. Воля умирающего в отношении ларца была, мягко говоря, странной, но исполняется и по сей день. Ларец запрещено открывать до определенной даты. Хранителями ларца назначались прямые потомки прадеда моего мужа. При этом, в случае отсутствия у хранителя сыновей, ларец передавался старшей дочери, которая обязательно должна быть замужем за потомком русского офицера. Волей первого хозяина ларца, открыть его может только мужчина. Дед Сергея поместил ларец в банковскую ячейку, а ключ передал на хранение в нотариальную контору. При каждой смене хранителя ячейка открывалась, сохранность ларца подтверждалась, и ячейка вновь запиралась. Последний раз ячейка открывалась после гибели Сергея в моем присутствии.