Юрий Стукалин: Убей или умри! Оскал «Тигра»

Но врач после секундного колебания приглашающим жестом указал парню на машину.

Внутри «Кранкенпанцервагена» было достаточно места для экипажа, состоящего, как правило, из четырех человек: водителя, врача и двух санитаров. Кроме экипажа, там легко размещалось несколько легкораненых солдат и двое тяжелораненых на носилках вдоль борта друг над другом.

На верхних носилках уже лежал гренадер в бессознательном состоянии. Санитары сноровисто затолкали носилки с Клогом и полезли внутрь, пропустив вперед врача и механика. Водитель нажал на газ, машина сорвалась с места. У этих ребят сегодня было много работы, как, впрочем, и всегда во время боевых действий. Переваливаясь через воронки и ухабы, автомобиль направился в сторону тыла. На все было затрачено несколько минут, но для меня они показались вечностью.

Вокруг гремели взрывы, слышался пулеметный стрекот, сухие щелчки карабинов. Мы были так близко от смерти, что в любой момент санитарный автомобиль нам мог и не понадобиться. Я проводил взглядом удаляющийся «Кранкенпанцерваген», пожелав мысленно ребятам удачи и надеясь, что гауптман Клог выкарабкается.

Повернувшись, я побежал к «тигру», когда позади раздался страшный грохот. Понимая, что сейчас увижу, и оттого ужасаясь, я оглянулся.

Скорее всего, в «Кранкенпанцерваген» влетел дальнобойный снаряд, а может, и два сразу. Такое здесь тоже не редкость. От санитарной машины мало что осталось — искореженная, дымящаяся груда металла. Выжить в машине никто не мог.

Ко мне подбежал Зигель и принялся трясти за плечи:

— Быстрее! Их не вернуть! Иначе мы сами сейчас превратимся в кучу окровавленного тряпья!

Очнувшись от оцепенения, я пулей взлетел на башню.

— Мартин, заводи! Давай!

Наша рота обезглавлена, и пока никто из командиров взводов не взял на себя руководство, я решил действовать по прежнему плану, двигаясь вперед и обстреливая противника. Бой шел жестокий, вокруг снова творилась жуткая неразбериха. Наши и вражеские танки перемешались, повсюду сновали русские пехотинцы и гренадеры Вермахта, сходясь в рукопашную, убивая друг друга. Нам приходилось использовать все свое мастерство, чтобы не попасть в собственных солдат.

Вспомнил вдруг, как ремонтники из мастерской рассказывали, что в начале операции «Цитадель» наши артиллеристы, не разобрав, палили по «пантерам», путая их с русскими «тридцатьчетверками». И виной тому был чертов режим секретности, спешка, с которой ввели в бой «пантеры», и некомпетентность некоторых наших начальников. Танки действительно издали были похожи, а в этом проклятом дыму и с двух метров ничего не разобрать.

Сколько глупых смертей! Люди гибли не от рук врагов, они попадали под обстрел своих. Дерьмовое взаимодействие между подразделениями, где каждый командиришка — напыщенный индюк, мог вообразить себя маленьким царьком. Таких командиров, как Клог, в армии всегда мало. Что с нами происходит?! Что с нами сделала эта ненасытная жажда прибрать к рукам весь мир, эта расовая истерия, эти ребята в черной форме, свирепствующие в захваченных деревнях?! Стройная, годами выкристаллизованная система давно дала сбой. Я уже не понимал, зачем мы здесь?! За что погибаем?! Не знал, кто мне друг — а кто враг?! Руди Винтерманн? Мы вместе на этих бескрайних русских полях хотим совершить перелом в войне, но Руди мне противен как человек, как личность. «Всех сжечь!» Кого сжечь? Сжечь ту русскую бабку, которая ледяной зимой приютила нас, дала кров, устроила на ночлег, спасла от обморожения и смерти? Да, парни из СС сожгут ее походя. А великолепный Бруно Фишер, герой–любовник?! История с Эрикой, женщиной, носившей под сердцем его ребенка, не выходила у меня из головы! Рецепт Бруно прост — сапогом в живот да посильнее. Бей! И это мои товарищи по оружию?! Иваны беспощадны, они рвут зубами, но они на своей земле!

Я благодарен Господу, что мне хотя бы повезло с экипажем: предприимчивый, но очень добрый ефрейтор Томас Зигель, башенный наводчик; заботливый, как родная мать, унтер–офицер Вилли Херманн, стрелок–радист; внешне грубоватый, но в душе мягкий обер–ефрейтор Хуберт Шварц, заряжающий. Они настоящие друзья, и они все еще остаются людьми. Стараются ими оставаться, по крайней мере. Они, как и я, оказались здесь по чьей–то чужой воле. Хотят ли они воевать? Конечно, нет. Им сказали, что они солдаты, и у них есть долг перед родной страной. Отдай долг или умри в лагере. Но что есть моя родная страна?! Моя земля, где жили мои предки, или бесноватый вождь с непомерными амбициями?!