Юрий Вознюк - Тепло отгоревших костров.

— Ой ты гой еси, добрый молодец! А пойдем-ка, дружок, по росистой траве прогуляемся.

— Конечно!— поспешно согласился я, пытаясь подняться и с ужасом чувствуя, что не в силах сдвинуться с места. Кинозвезда смотрела-смотрела, как я беспомощно барахтаюсь у ее ног, да и говорит:

— Хватит сопеть!— И исчезла за пологом.

— Да погоди ты!— крикнул я вслед.

В глубине своего существа я уже понимал, что это всего лишь сон, но, наверно, мне очень уж хотелось узнать, что будет дальше.

— Тебя оставили караулить, а ты что делаешь?— прозвучал за палаткой ее голос.

— Чего?— спросил вдруг Брагин.

— Пуд рыбы изо рта вынимаешь,— с печалью ответила она.

~ Чего?—снова дурацки переспросил Брагин, и я почувствовал, как неприятный холодок побежал по телу. Странный сон, когда его видит еще кто-то...

— Оглох?!—заорал неожиданно за палаткой голос Моргунова.

— Сейчас!..—заторопился Брагин, нащупывая в темноте выход.—Где он взял бабу?—видимо, обращаясь ко мне, шепотом спросил он.— Ты где, Дима?

— Здесь,— раздалось рядом со мной. В то же мгновение вспыхнул свет, а за палаткой могучим басом затянул магнитофон:

Ни сна ни отдыха измученной душе...

Моргунов лежал на своем спальном мешке и спокойно разминал сигарету.

— Вы же сами говорили, что неудобно таращить всю ночь глаза на лампочку. Вот и приспособил машину,—Димка чиркнул зажигалкой, закурил и посмотрел на часы.

— — Ну, чего вы сидите? Там ведь рыба клюет,— магнитофон-то сейчас вместо лампочки.

-- угу!—подобострастно кивнул Брагин и исчез. Я полез следом за ним — надо было помочь, да и в горле у меня пересохло.

— А с виду была такая умная женщина,— сказал я, помогая Сереге упрятать в садок змееголова.— Хорошо что у него нет похоронного марша, а то бы я сегодня присутствовал на собственных похоронах. Я рассказал ему о своем сне.

— И надо же!— крутнул головой Брагин.— Тебе повезло... Мне ведь тоже баба приснилась, только баба-яга — вот я и обалдел малехо.

Последнего ему можно было не говорить: я-то хорошо видел, как выглядело это «малехо».

Конечно, вся мудрость Димкиной механики была не сложнее пареной репы. Подобрать напряжение на аккумуляторах и вместо лампочек подключить магнитофон—плевое дело. Теперь-то я понимал, почему он так обрадовался днем, увидев в лодке проектировщиков женщину. Труднее было понять, как ему удалось уговорить ее посюсюкать в микрофон. Ну, а остальное труда не представляло: сунув магнитофон в траву, он оставил нас караулить отключенную мигалку и завалился спать. Удивляться было нечему — Моргунов остался самим собой.

И все же наши чувства были в чем-то уязвлены, и чтобы хоть как-то утешить свое самолюбие, мы, вернувшись в палатку, в один голос потребовали изменить программу побудки.

— Хорошо,—миролюбиво согласился Моргунов, доставая кассеты.— Какое вам оформление по душе? Это не пойдет—вы только захрапите сильнее... Вот «Кармен». Годится?

— Годится,—сказали мы.

О, если бы в ту ночь кто-нибудь был поблизости! Четыре раза над залитой лунным светом равниной ни с того ни с сего начинал надрываться магнитофон:

Тореадор, смелее в бой...

И каждый раз из укрытия вылезал чертыхающийся человек и брел к реке. Этим человеком был я. К несчастью, весь клев пришелся на мое время. В последний раз я спросонья не разглядел берега, и рядом с нашей палаткой вместо матадорского плаща повисли мои мокрые штаны.

Утренняя зорька прошла куда хуже, и за нашей спиной охотники прекратили стрельбу, едва только взошло солнце. Утки были напуганы и разогнаны неизвестно куда. Нашествие охотников сделало свое дело — плавни опустели, словно никогда здесь и не было птичьего изобилия. Впрочем, нам обижаться не приходилось, горячка первого дня прошла, стреляли мы неплохо и возвращались к своему лагерю с добычей. Загребая веслами, Димка что-то распевал себе под нос, а Катька сидела на баллоне шлюпки и слушала его вокальные упражнения. Теперь торопиться нам было некуда, и, добравшись до бивака, мы предались безделью, развалившись на траве. В это время и вышел к нашей палатке охотник. Немолодой, грузный, с одутловатым лицом, в коротком засаленном пиджаке, подпоясанный открытым патронташем, в тяжелых литых сапогах, он принадлежал к типу охотников, которых называют воскресными. Сетчатый ягдташ его был набит лысухами.

— Здорово промышляли!— приветствовал он нас, тяжело опускаясь на траву.— Фу-у!— Он снял потемневшую от времени летнюю шляпу и начал вытирать пот с крупной облысевшей головы.— Лысух нащелкал,— неожиданно бодро для утомленного человека сказал он и так же неожиданно засмеялся. Его верхняя вставная челюсть сунулась было вниз, но он тут же загнал ее на место.—А че—суп из них добрый. Жена у меня мигом их в кастрюлю наладит.