Томас Тимайер: Рептилия

— Ну, просто я никогда прежде не слышал о том, что крокодил способен к такому, скажем, человеческому порыву. Вообще-то, крокодилы в большинстве своем довольно глупы. А такие понятия, как мир или уважение для крокодилов не имеют никакого значения, — скромно добавил я.

— Ну, если вы так говорите… — Малони холодно улыбнулся мне.

— Так было всегда… — сказал я, чтобы, в конце концов, положить конец этим охотничьим небылицам и обыграть сложившуюся неловкую ситуацию. — Значит, вы смогли оглушить его, поймать — и получили за это полмиллиона?

— Нет, — во взгляде Малони было столько жесткости, что у меня по спине пробежал холодок. — Я убил его. Выстрелом в голову в упор. Его череп висит у меня дома в Лай-Крик. Будете в наших краях, сможете увидеть его собственными глазами. Милости прошу.

Когда я все-таки нашел в себе силы подняться из кресла, чтобы пойти на ужин, большие напольные часы в комнате пробили без четверти семь. Странно, оказывается, путешествие утомило меня намного сильнее, чем я предполагал. И я чувствовал, что еще пару дней мне придется привыкать к разнице во времени. С другой стороны, этот визит достаточно измучил меня и внутренне. До сих пор я не понимал, зачем приехал сюда. Скудная информация об Эмили, полученная от Хиллера, загадочные намеки леди Памбридж и, наконец, присутствие Малони и Сикспенса лишь разожгли мое любопытство. Ясно было только одно: мы с Малони на дух не переносили друг друга. И это стало ясно с самой первой минуты нашего знакомства. Под дружелюбным обликом скрывался жестокий убийца. Мне оставалось лишь надеяться на то, что леди не тешила себя надеждой на мою дружбу с этим мясником. Все во мне протестовало, когда я думал об этой истории с крокодилом. Что же это за человек, который ради жажды мести способен отказаться от премии в полмиллиона долларов? Такой настрой — как минимум, непрофессиональный.

Я пошел в ванную, помыл голову, побрился и снова оделся. Когда я стоял перед зеркалом и в последний раз проверял узел на галстуке, то понял, насколько сильно хотел узнать, что произошло с Эмили. Леди Памбридж обещала приоткрыть завесу тайны нашего приезда сразу после ужина. Я хотел воспользоваться этой возможностью, чтобы узнать о местонахождении Эмили. Интересно, как она сейчас выглядит? Может, за двадцать лет, что я не видел ее, она располнела и стала неприятной? Нет, это маловероятно. В конце концов, даже Хиллер говорил о ней с восхищением. Определенно, сейчас она столь же хороша, как и много лет назад.

Я подошел к окну и открыл его. В комнату ворвался легкий вечерний бриз, наполнив помещение морским воздухом. Эстон встретил меня на лестнице и проводил в столовую. Справа от нас раздавалось громыхание кастрюль и сковородок, и я почувствовал тонкий аромат прожаренного мяса. Боже, как же я был голоден!

Дворецкий открыл дверь, и разочарование вернуло меня к действительности. Я оказался первым.

— Я должен оставить вас здесь ненадолго одного, чтобы пригласить других гостей, — сказал дворецкий. — Пожалуйста, если хотите, можете налить себе аперитива. — Он вышел из столовой с таким выражением лица, будто боялся, что я могу стащить столовое серебро.

Как всегда, я решил, что ошибся со временем. С другой стороны, благодаря этому у меня появился шанс повнимательнее осмотреть роскошный зал. Он был, как принято в английских аристократичных домах, украшен множеством охотничьих трофеев. Между чучелом глухаря и головой дикого кабана я обнаружил длинный деревянный лук с колчаном, стрелами и перьями хищных птиц. Лук был чудесно обработанным и, без сомнений, дорогим. Различное холодное оружие, рапиры и причудливые мечи, сменялись искусно украшенными ружьями. Казалось, я попал в оружейную палату исторического музея — в общем, так это и принято у англичан. Вот разве что экспонаты сделали бы честь самому лондонскому Тауэру. Но больше всего меня привлекло не оружие, а портрет над камином. Это оказался настоящий Тернер, [3] Уильям Тернер (1775–1851), английский живописец и график. Представитель романтизма. что я смог определить только с пяти шагов. Полотно изображало роскошное парусное судно, которое темная баржа тащила в док. Сцена была написана в типичной для Тернера манере — пейзаж тонул в вечерней мгле. При более близком рассмотрении на раме я обнаружил латунную табличку с надписью «Доблестный бой. Джозеф Уильям Тернер, 1838». Под этой картиной на камине стояли фотографии членов семейства Памбридж. Мое сердце замерло на секунду, когда я увидел снимок Эмили, на котором она радостно махала рукой фотографу. Здесь ей было около двадцати пяти лет и выглядела она совсем иначе, чем я представлял себе. Ее светлые волосы были коротко подстрижены — по последнему веянию моды. Я так близко наклонился над снимком, что почти коснулся рамки. Ее некогда круглое лицо вытянулось, нос, который раньше был маленьким и вздернутым, бросался в глаза. Губы стали полными, а во взгляде сияла жажда деятельности. Именно по глазам я узнал Эмили из моего детства. Она излучала энергию и страсть к приключениям. И вдруг, словно какой-то волшебник приподнял свой магический занавес, на меня обрушились воспоминания. Я услышал ее голос, ее звонкий смех и пение. Я вспомнил тот день, когда наша учительница музыки, мисс Вонгут, снова сделала нам выговор из-за недостаточного прилежания. Потом мы убежали в сад, в заросли бузины, где Эмили построила себе хижину. Мы просто взяли и сбежали, оставив нашу бранящуюся и вопящую учительницу в гордом одиночестве. Это был тот самый день, когда Эмили в первый раз заговорила о побеге. Не важно куда, главное — подальше от дома. Она призналась мне, что огромный дом просто угнетает ее. Он был таким одиноким и пустым, особенно ночью. Когда я приходил в гости, все менялось. Но стоило двери захлопнуться за мной — и одиночество снова возвращалось. Стены там словно бежали друг от друга, оставляя за собой вакуум и все больший холод. Помню, тогда я попытался утешить Эмили, но без особого успеха. Я вспомнил, как она долго и пристально смотрела мне в глаза. И кажется, то, что она увидела в них, обрадовало ее.