Андрей Ветер - ДАЛЁКИЙ ВЫСТРЕЛ

– Я рад, старина, так рад, чёрт меня возьми… Клянусь, я надеялся на лучшее, но всё-таки не ждал тебя! – Шкипер размахивал руками и пускался десятый раз за вечер рассказывать историю о путешествии на пароходе по Миссури, которое разлучило его с Баком. Миссис Пруденс толкала Эрика в плечо и восклицала, что эта история сведёт её с ума. Но по глазам старушки было видно, что повествование доставляло ей удовольствие, потому что давало возможность пустить слезу.

Иногда распахивалось окно, и дождь врывался в комнату. Мокрый воздух рассыпался по собравшимся, охлаждая порозовевшие от спиртного лица. Вздрагивал свет лампы, начинала недовольно гудеть печка.

Время от времени цирюльник поднимал бокал дрожащей рукой и бормотал невнятно Баку, что ему безумно жаль остриженных индейских кос, что волосы были просто замечательны, что он мог бы сделать замечательную причёску из них, будь Эллисон женщиной.

Иногда поднималась с места Джессика и подходила к мужу, чтобы погладить его по голове тонкими пальцами, от прикосновения которых по коже мужчины пробегала волнующая дрожь.

– Я хочу поговорить, Бак, – шептала она. Он притягивал её к себе и заставлял её пить вино из своего бокала. Она притворно фыркала, смеялась, целовала его в шею. Шкипер радостно хлопал в ладоши, глядя на вновь соединившихся супругов, а Эрик Уил смущённо опускал глаза, и его щёки розовели.

Глубокой ночью гости покинули шумный дом Шкипера и под зонтами побежали каждый к себе через мокрую улицу.

Наступила пронзительная тишина. Тёмная ночь, лишённая малейших проблесков света, высосала, казалось, из комнаты все предметы и формы. Осталось дыхание. Осталось прикосновение рук, похожее на неуверенное ощупывание слепым существом незнакомого пространства.

– Ты чем-то смущён? – услышал Бак голос жены возле самого уха.

– Нет, но я совершенно не помню, что надо делать с твоим платьем.

Она засмеялась и отодвинулась. Одежда с шёлковым шелестом слетела на пол. Джессика потянула Бака к себе, и они утонули в перине.

Ночью Эллисон увидел сон, где он вновь попал во вчерашний день. Опять он въехал на мокрую улицу Лэсли-Таун и остановил коня перед домом Шкипера. Вспыхивала молния, на мгновения превращая город в белые коробки, и при очередной яркой вспышке Бак вдруг разглядел, что это вовсе не дома, а огромные гробы. Он толкнул дверь перед собой и шагнул внутрь. Перед ним возникли люди с ружьями в руках. Они пронзительно закричали на него и выстрелили в Бака несколько раз подряд…

Звон стаканов, истеричные голоса и лишённое слуха пианино вызывали в Эллисоне безграничную тоску, но деть себя он никуда не мог. Возвращение в мир родной крови за два дня превратило его в измученного человека. Ощущение охватившей его страшной болезни нахлынуло с коварной быстротой. Шквал необъяснимой суеты обрушился на его мозг, привыкший к тишине и размеренности. Бессмысленность городского существования сдавливала ему голову. Нет, конечно, люди вокруг него жили вовсе не бесцельно, наоборот, они все куда-то стремились, рвались, бежали. Перед каждым человеком висело невидимое полотно с нарисованным планом будущего, которое завораживало сознание и тянуло к себе, будто клещами. Воздух был пропитан нескончаемой лавиной слов о каких-то важных делах. Бак варился в мешанине замыслов цивилизованного мира, как в котле. Он задыхался. Люди вынашивали планы и воплощали их в жизнь. Люди взращивали большие и малые идеи, громоздили одну на другую и превращали их в склады, магазины, ранчо, стада длиннорогого скота… Принять такую жизнь Бак Эллисон, воин племени Лакота, боец клана Плохих Лиц, не мог. Жизнь города торопилась, наступала ему на ноги, толкала без причины в спину, выкапывала ямы и надстраивала балконы над головой. Люди отмечали шумными попойками удачно провёрнутые сделки и точно так же напивались до беспамятства, когда их постигала неудача. Жажда деятельности бурлила в них. Но именно такая жажда лишала Эллисона сил. Он не мог заставить себя идти куда-то для того, чтобы совершить нечто конкретное и задуманное заранее. В его предыдущей жизни всё совершалось само по себе, он лишь принимал участие в происходивших событиях, вливался в них, как река в море. Но он никогда не насиловал жизнь. Никогда не ездил он по равнине в поисках какого-то определённого зверя, он стрелял ту дичь, которая была перед ним.

– Отвык ты от нас, старина, – наливал ему очередной стакан заметно полысевший Брайн, – привык небось к тишине, пустыне, а тут у нас муравейник… молотки стучат, кассовые аппараты гремят… Да ты не грусти, Бак. У тебя отличная жена, дочурка вон растёт. Чёрт меня дери, если это не есть счастье. Я не понимаю тебя, друг мой. Ведь не оплакиваешь же ты себя. Жизнь бежит, не хлопай ртом зазря. А что до твоей пустыни, так вокруг её полным-полно, не так ли? В любое время можно выбраться на прогулку и поколесить по холмам вволю…