Арне Фальк-Рённе - Слева по борту-рай

— Ни на Моореа, ни на других островах архипелага не существует понятия «внебрачные дети», — сказал он, — зато с понятием «супружеская верность» здесь тоже незнакомы. Одни вахины остаются с нами целый год, другие покидают через две-три ночи. У одного из моих друзей была вахина, которую он очень любил. Но она сбежала от него через четыре дня. Повстречав ее чуть позже, он спросил, из-за чего она ушла. «Я не выносила цвета твоего одеяла», — ответила женщина, причем она вовсе не лгала, это была чистая правда. Тогда он сказал ей: «В таком случае я куплю новое одеяло другого цвета. Ты вернешься ко мне, если оно будет синим или лучше желтым?» — «Можешь рассчитывать, что я останусь у тебя, если ты купишь синее одеяло с цветочками». Так он и поступил. Этот случай произошел четыре года назад, и сегодня женщина по-прежнему с ним. Но теперь, прежде чем купить что-нибудь для дома, он заранее справляется у нее о цвете. Судя по всему, Рари моя дочь. По крайней мере я жил с ее матерью, когда та забеременела, и до болезни Рари была немного на меня похожа. Но в бухте в те дни были и другие шхуны, и мать девушки с гордостью признавалась мне, что спала с капитаном и двумя матросами, за что получила в подарок три бутылки красного вина. Эти бутылки она хотела передать мне. Ей и в голову не приходило, что в этом есть что-то непристойное, напротив, она была убеждена, что обрадует меня своим рассказом и я только крепче ее полюблю. Да мне и не в чем было ее упрекнуть — ведь она покинула другого ради меня.

— Она по-прежнему ваша вахина?

— Нет, она заболела проказой, и ее увезли в лепрозорий на Таити.

— А Рари живет у вас?

— У родителей матери. Она зовет меня отцом, но точно так же она называет почти всех мужчин на острове. По-полинезийски словами «отец» и «мать» называют всех дядей и тетей, тем самым нет ни одного ребенка, у кого не было бы родителей. Полинезийские девочки не играют в куклы, в этом у них нет нужды — вокруг всегда полно живых кукол, за которыми надо присмотреть. А Рари живется неплохо. Вы только посмотрите на нее. Она никуда не выезжала с этого острова. Все здесь к ней очень добры. Вполне возможно, что именно я произвел ее на свет, только я не признаю поговорки, будто тот, кому господь пошлет ребенка, получает вместе с ним и душевную боль. В тот самый миг, когда я дал ей жизнь, мой долг пред ней был выполнен сполна. Ее мать очень гордилась тем, что зачала ребенка от белого.

Я не стану называть имя человека, с которым мы только что беседовали. Позднее я узнал его как нежного отца детей Пао-Пао, человека честного и обязательного. Кровь Южных морей прочно вошла в его жилы. Вот и все, что можно о нем сказать. Он ничего не ответил, когда я задал ему последний вопрос:

— А если вы отсюда уедете, что станет с Рари? Не будет ли ее судьба укором вашей совести?

Под утро Пуа Теруатеа отвозит меня на судно. Пуа немного говорит по-французски и объясняет, что произошел он, очевидно, от норвежца. Ведя ялик длинными, осторожными гребками, он не спеша говорит:

— Моя мать жила с отцом как вахина три месяца. Он был матросом на корабле, часто заходившем в Папеэте. У них был флаг — белый с синим крестом на красном фоне. Она была счастлива, что родила ребенка от европейца. Перед отъездом отец подарил ей авторучку. Но писать она не умела и выменяла ручку у китайского торговца на красную рубашку.

Я перелезаю через борт и направляюсь в каюту. Приятно будет чуточку соснуть. Но сначала надо сделать запись в вахтенном журнале, чтобы не забыть события этой ночи. Достаю журнал и ручку и устраиваюсь на стуле возле койки. И тут же замечаю, как кто-то шевелится под простыней. Раздается нежный девичий смех. Вахина с Моореа, одна из танцевавших хейву, готова составить мне компанию. Приоткинув простыню, она смотрит на меня веселыми черными глазами, и я подозреваю ее в коварном намерении воспользоваться чарами иссиня-черных волос для приманки своей жертвы. Благоухающий сандаловым маслом поток низвергается с подушки к грязному полу каюты. Янтарным цветом лица девушка похожа на цыганку, а ресницы у нее такие длинные, что их можно принять за крашеные перья. Улыбаясь, она показывает зубы, большие и такие белые, точно их покрыли эмалью.

Но, к счастью, волшебное настроение ночи исчезло. В руках у меня вахтенный журнал и ручка, а перед глазами Рари. Я вспоминаю, как она танцевала бочком, напоминая краба, в свете мерцающих факелов. Я вспоминаю Пуа, матери которого, уезжая, отец подарил авторучку. Моя же ручка предназначена для иных целей, и в частности для того, чтобы рассказать читателям о том, как живут и любят на Таити.