Иван Руж - Таинственное похищение

Лиман посмотрел на него с таким видом, словно перед ним сидел человек, собирающийся выжать воду из камня.

— Помнишь, как начали преследовать евреев, мы с тобой двоих в Турцию переправили?

— Да вроде многих мы с тобой переправляли, всех не упомнишь.

— Эти были с женами, а у одного еще и две дочки было. Я их до самого Эдирне довел.

— А-а, вспомнил.

— На прощанье тот, у кого дочки были, сунул мне в руки мелочишку и сказал: «Оставил я у высокого (стало быть, у тебя) золото, потому что не верил, что доберемся сюда живыми. Так вот, дарю его тебе». Я еще тогда тебя об этом спрашивал, помнишь? Ты засмеялся и головой замотал — мол, ничего такого не было. Почему ты смеялся? А потом меня немцы забрали. Эти деньги мои, Ибрагим, я провел людей в Эдирне. За этими самыми деньгами я и пришел.

Лиман смотрел Незифу в рот. Ибрагим слушал его, полузакрыв глаза и опустив голову. Одной рукой он опирался на пол, другую заложил за спину.

— А что, много золота было? — спросил Лиман с загоревшимися глазами и покрасневшим от волнения лицом. Одна только мысль увидеть золото, золотые монеты, разожгла кровь в тщедушном теле этого бедного, не вылезающего из нужды горца.

— Еще раз тебе говорю, Незиф: обманул он тебя, никакого золота он мне не давал. Разве стал бы я продавать своих мулов, будь у меня золото? Ведь им цены не было. Как выпустишь их отсюда, так они сами через границу перейдут и сами домой вернутся. А козы? Плакать хочется, как только вспомню про них. С каких пор детишки молока в рот не брали. Сохнут, горемычные, сердце переворачивается, глядя на них. Шейки совсем тоненькие стали. Будь у меня золото, разве б я допустил, чтобы дети на глазах у меня таяли?

Лицо Незифа совсем потемнело, брови сомкнулись, глубокая складка прорезала низкий лоб. Увидев ее, Лиман похолодел. Он знал, что только в сильном гневе так мрачнело лицо Незифа, а сам он становился страшным, как раненый медведь, который ни себя не щадит, ни того, на кого он пошел. Ибрагим оставался все таким же спокойным.

— Ты меня знаешь, Ибрагим, я слов на ветер не бросаю и что надумал, то и сделаю. Отдай золото по-хорошему!

— Скажи мне, где оно, и я сразу принесу его, — тихо ответил Ибрагим.

— Значит, не отдашь, а?

— Хоть убей, нет у меня золота. К кому ты за золотом пришел? К такому бедняку, как я?

Незиф ничего не ответил. Нагнулся, будто бы поправить обмотку на ноге и быстро размотал веревку. Глаза его налились кровью. Молча метнулся он к Ибрагиму, сгреб его своими длинными руками, повалил навзничь и с поразительной быстротой, как человек, который все тщательно обдумал заранее, стянул ему руки веревкой. Затем вынул нож, отрезал свободный конец веревки и связал под коленями ноги. Ибрагим лежал, не шевелясь. В глазах его застыло ожидание, в лице не осталось ни кровинки.

— Лиман, встань у двери! — сурово и властно приказал, Незиф.

Побледнев от страха, длинношеий Лиман встал и послушно, как собака, поплелся к двери. Он смотрел на происходящее расширенными от ужаса глазами. Что задумал Незиф? Ведь Ибрагим — самый надежный их укрыватель и соучастник.

— Где золото? — прерывистым голосом спросил Незиф.

Ибрагим не только не ответил, но даже не взглянул на него, словно вопрос был задан не ему.

— Послушай, Ибрагим, я тебя на мелкие куски искрошу, но заставлю заговорить Лучше по-хорошему отвечай, — сказал Незиф, играя ножом. Под обтянувшейся на его щеках кожей перекатывались желваки. — Эти деньги мои, мне обещаны.

— Нет у меня денег, — глухо, почти шепотом ответил Ибрагим. — Обманули тебя, Незиф. Зря лютуешь. Развяжи меня.

— Или я с золотом отсюда уйду, или ты с жизнью распростишься.

Лицо Ибрагима стало пепельно-серым. Глядя перед собой, он напряженно думал. Руки и ноги крепко стянуты. Дом пуст. Вокруг — ни души, только горы, лес, овраги. Кто придет к нему на помощь, если он начнет кричать? Никто. Ибрагим думал и выжидал. Все в нем было напряжено до предела. Он был готов в первый удобный момент вскочить, как дикое животное, и бежать, спасаться.

Схватив Ибрагима за ворот грязной рубахи, Незиф грубо его встряхнул. Рубаха лопнула, в руках Незифа остался вырванный клок. Он повернул Ибрагима к себе, размахнулся и стукнул его черенком ножа по лбу.

— Говори, где?

Ударенное место сначала побелело, а затем вздулось, как подошедшее тесто, и покраснело. Лиман хотел было закричать, но страх парализовал его волю, он стоял, оцепенев, у двери, не зная, что делать, и только изо всех сил сжимал обеими руками щеколду.