Иван Медведев - Пограничные зори

Вставать мне не хотелось. Я ему из-под одеяла и говорю:

— Толик, ты мне земляк?

— Ну, земляк.

— Ты мне друг?

— Ну, друг.

— Так неужели, — спрашиваю, — земляку и другу нельзя сделать поблажку?

Он неумолимо трясет за плечо.

Пришлось вставать. А такой сон видел, что, кажется, закрой глаза — и опять очутишься в колхозном доме культуры. Но что поделаешь… Посмотрел я вокруг — все койки заправлены. Толик стоит рядом и держит в руках веник. Понятно: это для меня. Поставил он веник у моей табуретки и говорит:

— Сегодня к нам молодые пограничники прибывают, ты давай побыстрей разворачивайся.

Чудак. Сказал бы сразу.

Подмел я помещение, взял полотенце, мыло, выхожу В коридор — старшина навстречу.

— Убрали?

— Так точно, подмел!

— А мыть кто будет?

— Не знаю, товарищ старшина.

— Не-е-т, так не пойдет. Берите таз, тряпку и…

Дослужился, думаю. Третий год пошел, а опять за полы. Ведь за семьсот девяносто три дня я, наверное, этих полов гектаров десять, а то и больше перемыл. Но — приказ! Я же не отказываюсь, я только соображаю, что нужно бы подойти ко мне все-таки снисходительнее.

Помыл я полы, умылся, заглянул в Ленинскую комнату, а там наш комсомольский секретарь с редактором плакат пишут: «Добро пожаловать, молодые воины!» Ага, значит, верно.

Пока суд да дело, решил я пообедать. Подхожу к кухне: стоит Птицын в белоснежном халате и улыбается.

— Одиночек кормить не разрешено. Торжественный обед будет.

Увы, и здесь земляк не хочет делать для меня исключений.

Прошло тридцать минут. Слышу шум во дворе. Иду. Вижу пограничников, приближающихся к крыльцу. Обмундирование на них новое — все на одно лицо. Но я приметил парня: какой-то не такой, как все. Разговорились. Оказывается, земляк. Звать Витей, по фамилии Брылев. Вот и стало нас пятеро — земляков.

Чего-чего, а письма на нашей заставе всегда ждут. О них тоскуют по-солдатски, им радуются по-детски. Кто получит письмо — вскрывает тут же и подчас читает вслух. Толик Гапеев, например, тот вел переписку со многими стройками страны и молодежными бригадами, о которых случалось прочитать в газетах.

У Вити Брылева — первое ответное письмо, хотя сам он, как и всякий начинающий службу солдат, писал почти каждый день.

Коле Птицыну было труднее: он был уже женат и письма получал с фотографиями, на которых худенькая женщина держала на руках карапуза — это на первом году службы; на втором году — карапуз уже держался за спинку стула; а на третьем — тот же карапуз вполне самостоятельно шагал с той же худенькой женщиной по аллее.

Фотографии ходили по рукам, оценивались и возвращались хозяину с каким-нибудь замечанием.

— Наследник растет, — бросал один, — солдат.

Другой добавлял:

— А может, ученый…

— По-моему, — старался вставить третий, — космонавт.

И все притихали. Гордый отец прятал фотографию в пухлый альбом, чтобы завтра вновь посмотреть на своего космонавта.

Без устали работал над письмами Вася Прохоров: он вел обширную переписку с «заочницами». Увидит фотографию девушки в журнале, сейчас же садится и строчит. Смотришь, через некоторое время приходит ответ. Как же, пограничник, служит и вдруг прислал письмо. Все писали откуда-то издалека и почти всегда восторженно спрашивали о границе, о шпионах…

Ребята его предупреждали:

— Гляди, Вася, как бы чего не вышло.

И это предупреждение оказалось пророческим. А дело было вот как. Получив выходной день, Вася пришел в Ленинскую комнату и засел писать ответы своим бесчисленным корреспонденткам. Писал, зачеркивал, рвал, вновь переписывал и лишь к вечеру, аккуратно сложив вчетверо мелко исписанные листки, упрятал их в разрисованные конверты и отправил. И вдруг два письма вернулись в один день: Вася перепутал конверты и письмо, предназначенное Маше, послал Тамаре, а письмо для Тамары адресовал Маше.

В очередной выходной все были удивлены, что Прохоров не брался за перо, а почти весь день просидел над книгой.

Ехидным вопросам не было конца:

— Что, Вася, отставку получил?

Он отмахивался, делал равнодушный вид, пытался даже шутить.

— Велика беда, вместо одной Маши десять найду…

Но после этого конфуза он не писал никому, кроме своей матери.

Сегодня воскресенье, и, как назло, с утра метель. А на заставе обычная жизнь: кому положено — спят, кто читает книгу, а кто пишет письма. Мы стучим костяшками домино под аккомпанемент гитары. Это Витя усердствует. Такие он из инструмента звуки извлекает, что диву даешься. К любой песне мотив подберет. Скажи ему — и он сейчас же, пожалуйста.