Федор Шахмагонов - Хранить вечно

Я поинтересовался, как он меня найдет, как узнает, что мне трудно, что я в беде. Седой человек улыбнулся…

Вильгельм Кемпенер. Так он назвался.

Он ненавидел фашизм, он воевал в Испании. Это все, что мы о нем знали. Кто же он, кто? Француз, может быть? Он говорит по-немецки без малейшего акцента. Немец? Я что-то слышал о Тельмане и тельмановцах. Немецкие коммунисты. По слухам, они не примирились с Гитлером. Но что они могли сделать?

Я мог бы смотреть на этих людей как на обреченных, на подвижников веры из начальных времен христианства, когда верующие во Христа со свечкой в руках покорно шли на смерть в подземелья.

Но нет! Человек, назвавшийся Кемпенером, не возьмет в руку свечку осветить себе дорогу к виселице, не возьмет он в руки и креста, а поднимет меч и не опустит его, пока теплится в его жилах кровь.

Так кто же он? Может быть, действительно тельмановец, коммунист… Я очень тогда досадовал, что мало знал о тех людях.

Но почему же его считать немцем? Он так же легко и свободно изъяснялся и на французском языке. И не обязательно его считать коммунистом. В интернациональной бригаде в Испании сражались не только коммунисты… Я во всем тогда сомневался… Я не поверил предсказаниям и предостережениям Вильгельма Кемпенера, что вскоре настанет черед Польши. Гитлер и Польша! Это означало ссору Гитлера с Западом, с Францией и Англией. Я считал, что на это он не решится.

Во Львове я устроился на завод, мне хотелось верить, что пришел конец нашим скитаниям, что как-то само собой все устроится в Европе, что Гитлера образумят демократические державы.

Год спустя, 1 сентября 1939 года, Гитлер вторгся в Польшу. С востока двинулась Красная Армия, взяв под защиту население Западной Украины и Белоруссии.

Завод стал. В городе началась паника. Все смешалось. С запада прибывали поезда с беженцами от Гитлера, на запад устремлялись беженцы от Красной Армии. У каждого был свой выбор. Был и у нас, когда жизнь разрывалась на части. Многие мои коллеги, инженеры, не задумываясь, устремились на запад, им Гитлер казался менее страшным, чем коммунисты.

Все, кто меня окружал, говорили, что надо бежать в глубь польских земель, что Гитлер не посмеет осуществить свои безумства, что ему жизни осталось месяц — два, ибо вступили в войну самые могущественные державы мира — Англия и Франция. Пересидим, дескать, трудные минуты, часы, ну, в крайности, дни.

А я вспоминал слова Вильгельма Кемпенера, что с Гитлером это всерьез и надолго, что нет никакой силы против него, кроме силы русского народа, что дни его гибели надо будет отсчитывать с того дня, когда он вторгнется в пределы России.

А чем нам с Марией грозит Красная Армия?

Страшна была только неизвестность. О, как я себя ругал, что не удосужился по-настоящему узнать, что такое Советский Союз! Что хотят русские коммунисты, что хочет русский народ, какие принципы провозглашены ими?

В последнюю минуту перед расставанием с Вильгельмом Кемпенером я ему задал вопрос: не коммунист ли он?

Кемпенер обезоруживающе улыбнулся. «Коммунист, — сказал он, — слишком обязывающее звание. Об этом надо спрашивать у человека в конце его жизни».

Он не ответил на мой вопрос, но вместе с тем и высказал отношение к коммунистам. Оно было иным, чем к гитлеровцам, а судя по всему, Кемпенер был пожившим человеком, повидавшим всякое.

Мы еще и еще раз возвращались ко всем страхам, которыми нас пугали… И, даже принимая все страшное на веру, ничего не подвергая сомнению, мы не находили причин бежать от Красной Армии. Земельной собственности у нас не было. Заводами и рудниками мы не владели, все, чем я владел, — это мои технические знания, а законы техники везде одинаковы. Дважды два — четыре, и у коммунистов дважды два — четыре.

Перед рассветом у подъезда дома, где я жил, остановился грузовик. За нами приехали мои польские коллеги. Они выложили на стол документы, где я значился уже под польской фамилией, следы еврейского происхождения моей жены были тщательно замаскированы. «Едем! Едем! — твердили они нам в один голос. — Красная Армия в одном или двух переходах от города!»

Я не хотел ссориться с людьми, которые сделали мне добро. Я не отказывался, но сказал, что мне нужно собраться, что я их не ждал… Им надо было заехать еще за кем-то. Они обещали приехать позже.

Когда грузовик отъехал от дома, мы вышли на улицу.

Мы видели, как проехал грузовик с моими польскими друзьями, мы слышали их недоуменные голоса у нашего подъезда, даже чье-то проклятие в мой адрес.