Павел Крамар - Расплата

Меня послали опять в спешную командировку — теперь в Барнаул.

Летел самолетом, чтоб сэкономить время. Но мокро-снежный февраль так запеленал всю сибирскую воздушную трассу непроглядными туманами, что к месту назначения я прибыл лишь на третьи сутки. Битую неделю рылся в архивах, беседовал со многими свидетелями. Наконец было установлено, что «барнаулец» есть истинный Моргун, умер он ненасильственной смертью. Но, прибыв в 1939 году домой, он почему-то не сдал в милицию справку об освобождении из лагеря и получил паспорт лишь на основании свидетельства о рождении и характеристики с места работы. Принадлежащая «барнаульцу» справка исправительно-трудового лагеря каким-то образом оказалась у «часовщика», получившего по ней паспорт в Бикине. Разобраться с этой неясностью можно было лишь в том случае, если найдем «часовщика». С тем я и вернулся в Хабаровск, привезя с собой необходимые выписки из документов, фотокарточки, показания свидетелей…

Замечу попутно: в мое отсутствие следователь подполковник Мазалович показывал для опознания «часовщика» Дрозду Назару фото — тот заявил, что не знает этого человека.

Мы вроде бы зашли в тупик. Преступник, видимо, сумел глубоко замаскироваться, не так-то просто его найти, не имея никаких надежных зацепок. Очевидно, следствие по делу Дрозда Назара пора кончать, а на «часовщика» объявить розыск через органы МГБ-МВД по Дальнему Востоку и Сибири. Такое решение нам казалось логичным. Ведь «часовщик» скрывался около десяти лет после получения в Бикине одногодичного паспорта и пять лет со времени исчезновения из Ворошилова-Уссурийского. Времени утекло немало — преступник действительно сумел глубоко замаскироваться…

Меня и следователя Мазаловича вызвал генерал Шишлин.

«Что же получается?! — сказал он. — Выходит, что свои недоделки мы будем перекладывать на плечи других товарищей? Так поступать не годится… — Он пристально посмотрел на меня: — Считаете ли вы, майор Батищев, что в Ворошилове-Уссурийском, где «часовщик» прожил пять лет, достаточно глубоко изучили его образ жизни и связи?»

Я ответил, что не смогу сделать такого вывода.

«Тогда надо продолжить розыск…»

Опять Ворошилов-Уссурийский. С местными чекистами заново проверяю связи разыскиваемого, шаг за шагом изучаю его поведение. И след «часовщика» наконец отыскался.

Ниточка поиска дотянулась от буфетчицы Шевелевой, у которой когда-то квартировал «часовщик». На наши вопросы она отвечала явно неохотно. Ничего подозрительного вроде бы за ним не замечала: постоялец был тихим, никуда не выезжал, знакомых не имел. Бывал только на работе — в промкомбинате, в магазинах да на рынке.

Но вот я и сотрудник особого отдела капитан Долотов, выйдя однажды из дома Шевелевой, повстречали у калитки почтальона — молодую разговорчивую женщину. Познакомились — она назвала себя Катей. Капитан Долотов пошутил, показывая глазами на ее почтовую сумку: «Вот и мы писем дождались». — «Писем нет, только газеты», — бойко ответила Катя. «Вы давно здесь работаете почтальоном?» — полюбопытствовал я. «Давненько. Лет десять. А что такое?» — «Квартиранта Шевелевой не знали?» — «Егора-то? Знала». — «Он получал газеты, письма?» — «Газеты получал, а вот письма… Не помню. Но если вас что-то интересует о постояльце, — улыбнулась она, словно извиняясь за свою память и лукаво поглядывая на окна дома Шевелевой, — то от хозяйки немного узнаете». — «Почему?» — «Да потому… Для Егора она была не только квартиросдатчики!» — Катя натянуто рассмеялась. «Простите, уж не вашей ли соперницей она была?» — подмигнул ей капитан Долотов. «Соперницей была, но не моей». — «А чьей же?» — «Егор больше знался с Иркой Супрун. — Катя вдруг покраснела: — Ну и бог с ними… Разболталась я с вами. Прощевайте…»

И часа не прошло — нам сообщили, что Ирина Владимировна Супрун, тридцати трех лет отроду, работает дежурной в городской гостинице, где характеризуется не лучшим образом.

Мы беседовали с Ириной в милиции на другой день после ее дежурства, часов в одиннадцать утра.

В кабинет вошла невысокая, начавшая, видно, недавно полнеть, настороженная, но с насмешливым взглядом, смазливая на вид женщина с накрашенными губами.

Разговор с ней сложился напряженный.

«Ирина Владимировна, садитесь, пожалуйста, мы хотим побеседовать с вами», — сказал я. «Что вам надо от меня? — Голос у нее оказался неожиданно грубым, словно прокуренным. — Опять нотацию будете читать?» — «Не понимаю, о чем вы говорите?» — «Чего уж там непонятно! Опять будете учить, кого и где мне любить, а кого стороной обходить. Это мое личное дело…»