Вячеслав Веселов - Темные ночи августа

Лазарев потерял ощущение времени — валялся на траве, гулял по тенистым переулкам… Он заблудился в этих переулках. Счастливый долгий летний день еще, наверное, продолжался где-то, длился, но уже без него. Летчика кольнула обида. Осторожным движением он поправил кислородную маску: на ней была ледяная корка.

Небо на востоке делалось все светлее, по курсу плавали подсвеченные солнцем облака. Нижняя кромка метров на триста, должно быть.

Буду снижаться решил Лазарев. Но тут же подумал, что снижаться рано: до дома было еще далеко. Кроме того, он не знал, сколько у него осталось горючего: приборы не работали. Высота была его единственным богатством.

И тогда он почувствовал настоящую усталость. Он больше не мог. Он не хотел бороться еще и с этими облаками. Бывает, оправдывался он, или оправдывал кого-то другого. Бывает, что отступают и самые лучшие. Он не станет набирать высоту, маневрировать, искать коридоры и лазейки в этих облаках. Он устал. Он окоченел, оглох от грохота моторов, все тело саднило, а пальцы, сжимавшие штурвал, почти не слушались его. Он пойдет напролом.

Теперь он был уверен, что дойдет до дома. Дойдет, если не налетят истребители. Лазарев хорошо помнил, как они нападали, стараясь разбить строй, как оттирали какой-нибудь самолет, а потом набрасывались на одиночную машину. Истребители-убийцы! Они сделают атаку по всем правилам и, наверное, собьют его с первого захода. Может, они промахнутся или только подожгут его, но когда поймут, что самолет безоружен, то без всякой опаски подойдут на расстояние одного-двух корпусов и расстреляют его в упор. Летчик подумал об этом совершенно равнодушно. Он был спокоен и полон решимости. У него есть высота, он бросит машину на крыло, прижмет ее к воде…

Рваные клочья облаков летели навстречу, машина вздрагивала, натыкаясь на их плотные скопления. Лазарев уже не замечал ни лютого холода, ни усталости. Он всматривался в просветы облаков, энергично доворачивал, нырял в узкие ущелья и, наконец, увидел свет в конце длинного коридора.

Машину разворачивало в сторону моря. Летчик сбавил обороты правого двигателя, увеличил крен. Скорость падала и машину все сильнее тянуло к воде. Ничего, кроме воды, Лазарев уже не видел. Все его силы уходили на то, чтобы держать машину в горизонте. Но самолет продолжал проваливаться и все заметнее терял скорость.

Нет, он дотянет. Должен дотянуть! Пока у него полтора мотора, да и самолет лучший в хозяйстве. Черт возьми, добрались же ребята на старенькой «двойке»! Когда они приземлились, на самолете живого места не было.

Лазарев ковылял над морем, теряя высоту, и все искал глазами остров, пока, наконец, не увидел знакомую песчаную косу и мыс с полукружьем белой пены у основания. Теплая земля тянула летчика к себе, у него тяжелели веки, перед глазами снова плыли желтые круги, танцующий рой искр…

Из утренней дымки вылетела посадочная полоса.

Промазал! На второй круг он не пойдет. Горючего нет, да и сил — тоже. Лазарев всем телом налег на колонку управления, резко рванул штурвал влево и глубоким разворотом над самой землей — под фонарь кабины косо летела трава — поставил машину в створ полосы, выпустил шасси, закрылки…

Почти ничего не видя перед собой, летчик убрал газ, выключил зажигание, подобрал на себя штурвал.

Машина катила по полосе, навстречу бежал кто-то из механиков. Лазарев не разобрал кто. Он сказал себе: все! Но неожиданно послал вперед секторы газа, свернул на рулежную дорожку, добрался до своей стоянки, развернулся… Двигатели чихнули и смолкли: баки были пусты. И сам он был пуст. Его не было. Это кто-то другой нажал на замок привязной системы, отбросил ремни, попытался вылезти из кабины… И не вылез.

Перед самолетом толпились люди. Лиц Лазарев не различал, не понимал, что ему кричат. Он только показал рукой на штурманский отсек, а после кивком головы на кабину стрелка-радиста. Каждое движение отзывалось в нем болью.

Было тепло. Какие-то люди уносили тела его товарищей. Пригревало солнце. Под утренним ветром стелилась трава. Летчик сделал шаг, потом еще один, потом еще…

Мы были еще в меховых комбинезонах, когда к нам подрулил Навроцкий. Он вылез из кабины, скатился по плоскости, но не упал, а удержался. Лицо его осунулось, веки покраснели и набухли, а глаза блестели.

«Как огонек?» — спросил Грехов.

«Ничего особенного, — Навроцкий улыбнулся. — Так, мелкие уколы».

«Брось форсить!..»