Андре Лори - Искатели золота

В заключение своей речи он сказал, что рассчитывает предложить Колетте честь сделаться королевой пигмеев и сделать ее своей законной супругой.

— А Ле-Гуен и ты, вы будете моими министрами, — соблаговолил он добавить, обращаясь к Жерару, который, в качестве брата его будущей жены, должен был иметь особые преимущества. — Мы заставим наших негров обрабатывать землю и заживем в мире и спокойствии!

После этого он удалился, чтобы распорядиться насчет праздника, долженствовавшего ознаменовать новую эру, а пять французов предоставлены были пока самим себе — рассуждать о королевском объявлении.

Из всех унижений, которые они перенесли за девять месяцев, последнее, наверное, было самое возмутительное. Они сначала не могли выговорить ни слова.

— Что меня удивляет, — начал наконец Жерар, — это то, как я мог стерпеть, чтобы не наброситься на этого мерзавца и не задушить его! Подумайте, какое нахальство! И могли ли мы предполагать, что настанет такой день, когда мы будем сожалеть даже о смерти Гассана? Но теперь нам не до жалоб. Надо взглянуть прямо в лицо опасности и победить ее или пожертвовать своей жизнью! Сегодня ночью надо бежать. Как ты думаешь, Колетта?

— Конечно! — ответила девушка, еще бледная от негодования.

— Иес! Но куда мы пойдем? — спросила наивно Мартина.

— Куда глаза глядят! Голиаф может увезти нас всех пятерых. Как только эти скоты заснут, мы выйдем тихонько из палатки, вскочим в седло и… будь что будет!

— Конечно, будь что будет! — повторила Колетта. — Голод, смерть, змеи и львы, все лучше, чем такой позор!

Лина тихо плакала. Мартина прижала ее к своей груди, Жерар сжимал кулаки. Ле-Гуен очень спокойно сказал, набивая трубку:

— Если бы только у нас были ружья, то несдобровать бы этому Руруку!

— Нет, — ответил Жерар, — нам нечего и думать об этом, дорогой Ле-Гуен. Мы не должны прибегать к силе. Надо действовать хитростью. Теперь главная наша забота — воспользоваться первым благоприятным моментом. Но не надо показывать и виду, мы даже не будем разговаривать при них.

Обстоятельства помогли этому умно придуманному плану. С шести часов вечера начался пир, затеянный Руруком. На банкете было всего вдоволь, если не считать отсутствия стола, так как все яства разложили прямо на земле: пироги из маниока, дикие утки, картофель, жаркое из газели, обезьян и попугаев, испеченное под пеплом, целая груда бананов и всевозможных фруктов. В мвенге тоже не было недостатка; оно лилось рекой из многочисленных тыквенных бутылок.

В полночь еще все ели и пили. Колетта с Линой, под предлогом усталости, давно ушли в палатку вместе с Мартиной. Но Жерар и Ле-Гуен не упускали ни одной подробности, делая вид, что и они пьют мвенге наравне с другими.

Все гости, за исключением сторожей, перепились и приступили к бешеным пляскам вокруг пылающего костра.

Луна уже показалась на небе. Жерар, сидевший около Рурука, выждал минуту, когда тот захрапел во все горло; тогда он осторожно снял с его шеи свой компас, который карлик носил как амулет, и сделал знак Ле-Гуену, что теперь пора. Они оба тихими шагами направились к палатке девушек и так же тихо вошли туда. Те уже ждали их, насторожившись.

Момент был прекрасный, больше такого случая не могло представиться, так как сторожа, воспользовавшись опьянением своих хозяев, постарались прикончить оставшееся мвенге.

На соседней лужайке виднелась темная масса Голиафа; он преспокойно срывал спелые фрукты и не спеша наслаждался ими.

Белые проскользнули к нему как тени, а Ле-Гуен принялся освобождать его запутанные ноги; Колетта начала говорить со своим верным другом, гладя его.

— Голиаф, добрый ты мой, дорогой мой, ведь ты возьмешь нас всех? Ты не найдешь непосильной такую ношу, ты увезешь нас? О, мой дорогой слон, мы тебе одному будем обязаны нашей свободой! Ну, скорей, скорей, бери нас!

Голиаф замахал хоботом и ушами в знак своего согласия и, подняв пленников по очереди, усадил их всех к себе на плечи, на спину, до самого хвоста. Потом, бросив прощальный торжествующий взгляд на уснувший лагерь, он тяжелой походкой двинулся вперед, по направлению, указанному Колеттой, тихонько ударившей его по уху тростниковой палочкой.

Этот непривычный шум обратил на себя внимание арабского дога, который начал лаять; тотчас же залаяли и другие собаки. Сторожа опомнились, схватились за ружья, стреляя вдогонку беглецам.

Голиаф, заслышав выстрелы, пустился бежать, а доги бросились за ним. Так как слон в это время бежал по открытой равнине, то арабы увидели его во весь рост, с его драгоценной ношей. Тогда в лагере произошло настоящее смятение, не было конца проклятиям и крикам.