Хаджи-Мурат Мугуев - Три судьбы

Ему, собственно говоря, не о чем было спросить Николу, и он просто задал первый попавшийся вопрос. Остановился же он только потому, что добродушное, круглое, безусое лицо Николы и его ласковые, ребяческие глаза так хорошо смотрели, что есаул, помимо своего желания, почувствовал, что ему надо сказать что-нибудь пареньку с таким приятным лицом:

— Низовой? — еще раз переспросил есаул. — Красногуз, значит, — и засмеялся.

По шеренге пробежал легкий услужливый смешок.

— Так точно, господин есаул, из них, из самых, — довольным голосом подтвердил Бунчук, провожая глазами уже удалившегося есаула.

— Ишь, Миколка, подвезло тебе. Гляди, теперь в холуи к себе возьмет, будешь за его конем дерьмо убирать, — сыронизировал один из казаков, стоявших рядом с Бунчуком.

— Поговори у меня в строю, собачья душа! Я тебе поговорю! — зашипел неожиданно откуда-то взявшийся вахмистр. — Что тебе строй, гулянка, что ли?!

— Тише там, на правом фланге! — недовольно поморщился есаул и, не оглядываясь, спросил: — Ну что, вахмистр, все готово?

— Так точно, господин есаул, все в порядке, — подтвердил тот.

Тогда есаул привычным голосом, звонко и весело, словно на параде, подал команду:

— Эшело-о-он, по коня-а-ам!..

Казаки быстро разобрали своих коней и в несколько секунд снова построились.

— Эшело-о-он, са-а-адись! — снова скомандовал есаул и тяжело, по-стариковски, взгромоздился на седло.

— Справа по три, правое плечо вперед, ша-а-а-гом марш!.. — выкрикнул он и, пропуская мимо себя голову колонны, коротко бросил вслед: — Прямо-о-о…

Затем он, еще раз оглядев проезжавших мимо него казаков, дал повод своей застоявшейся и начинавшей нервничать кобыле и, сопровождаемый вахмистром, широкой рысью стал обгонять растянувшийся эшелон.

К вечеру пополнение дошло до местечка Березовое, где на отдыхе стояла 2-я Терская дивизия, сильно поредевшая и измотавшаяся в последних боях.

На другой день эшелон был разбит на шесть одинаковых частей, которыми должны были пополнить сотни.

Никола Бунчук и все казаки из станиц, расположенных от Мекеней и Галюгая до Наура и Ищерской, попали в третью сотню есаула Ткаченко, почти сплошь составленную из казаков низовых станиц.

— Ну шо ж, Миколка, чего ты привез мне из дому? Небось полны торбы добра понаслали, — пошутил молодой статный казачина, протискиваясь сквозь толпу станичников, окруживших Николу и прибывших вместе с ним мекенских казаков.

— Ой, так то ж Скиба, — даже присел от удивления Бунчук, радостно глядя на приятеля.

— Ну да ж, я. Ну здоровочки, друже, здоровочки, — и Скиба, обняв Николу, стал энергично целовать его, затем, держа друга за рукав, отвел в сторону. — Ну, как дома поживают?.. — присаживаясь на седла и закуривая крученку, спросил он. — Как отец с матерью, жена? — он слегка закашлялся, делая вид, будто поперхнулся дымом.

— Дак, живут, слава богу. Ничего худого, кажись, и нету, — сказал Никола, — честь честью, как полагается, все справно…

— Та-ак, — протянул Скиба, — ну а к бабам, к жалмеркам, небось парни захаживают?

— Ну, кому там, на станице никого из казаков и не осталось, одни старики да слепые. Вот после нас, гуторят, всех девятисотого году забирать станут, начисто уметут…

— Оно так, — со вздохом согласился Скиба и, помолчав, уже с надеждой добавил: — Значит, говоришь, все в справе?

— Это точно, не сомневайся. Против твоей жены никто сплеток не кинет. — И уже смеясь и похлопывая друга по плечу, Никола сказал: — Ну, ладно, принимай подарки, жинка у тебя дюже добрая, чего хошь наслала — и вишенья сухого, и кругляшей, и сала…

— А письма нема?

— Нема, — покачал головой Никола, но, видя, как потемнело лицо Панаса, по-детски добродушно рассмеялся и, ткнув в бок приятеля, полез в потайной карман, где лежали его деньги, 60 рублей, и смятое письмо для Скибы.

Через некоторое время оба друга, веселые и довольные, развалившись на разостланной бурке, с аппетитом уничтожали молочные домашние кругляши, приятно хрустевшие на зубах. Около них стоял потемневший от нагара котелок с горячим чаем, лежало несколько обгрызанных, замусоленных кусочков сахару.

Скиба, довольный письмом жены и особенно рассказами Николы, блаженно улыбался, поминутно забрасывая приятеля вопросами:

— Ну, а леваду починили?

— Кубыть, да, — подтвердил Никола.

— Ну, а жена по мне соскучилась?

— Да что я тебе, цыганка, что ли?

— Ну, а как письмо Парасковья тебе отдавала, ничего, окромя, сказать не велела? — несколько раз переспрашивал Скиба.