Сергей Яковлев - Петля на зайца

Если бы у меня на загривке, как у собаки, росла шерсть — она бы от мгновенно накатившей ярости дыбом встала. А уж мои старые зубы заскрипели, как трамвай на повороте. Ах, суки, сволочи!

Чуть привстав из укрытия, я одной длинной очередью полоснул по этим, двоим спецзасранцам. Третий как-то на мгновение выпал из моего сектора. Ненадолго. Почти одновременно со мной такой же длинной очередью ударил из своего допотопного «Суоми» Коля.

Автомат бился у меня в руках, но рефлексы, заложенные в далекой боевой молодости, сработали правильно, и ствол не ушел от мишеней. Оба козла как подрезанные брякнулись навзничь и — копыта врозь.

Это только в кино автомат стреляет как «та-та-та» или «бах-бах-бах». Ничего подобного — звук выстрелов из «акаэма» с непривычки лупит по ушам с резким звоном. Одиночный — коротко и сухо, длинная очередь — просто оглушает.

С отвычки и будучи, наверное, в состоянии легкого аффекта, я мгновенно опустошил магазин, все тридцать патронов и — вот что значит выучка, двадцать пять лет прошло, а руки сами все помнят! — так же мгновенно поменял его на другой.

Все случилось настолько неожиданно и произошло так быстро, что я не успел ни осознать, ни как-то прочувствовать, что стреляю в людей. Просто приклад — в плечо, палец нажал на курок, и маленькие свинцовые пульки убили двух человек. А Коля третьего скосил.

И все. Кислый пороховой запах, какая-то закаменелость внутри и никаких эмоций… Конец программы.

С момента появления камуфляжников у схрона не прошло и трех минут, а огневой контакт длился и вообще полминуты. Но на зеленой лесной полянке лежат три мертвых человека, только что убитых мною и Колей, а на соседнем пригорке, по левую руку от меня, самый старый и самый мой верный друг Борис… Тоже мертвый. Убитый этими гадами неизвестно за что!

После грохота автоматных очередей — немыслимая тишина вокруг. И вдруг голос:

— Мужики! Мужики, не стреляйте! Это я — Борис. Меня эти козлы ранили…

И как говорил один знакомый, на одну восьмую одесский еврей: они-таки действительно его ранили! Вы можете себе это представить?

Чтоб я так жил, как его ранили!.. Борьке задело ухо — чиркнуло по краешеку, слегка царапнуло, и еще пуля, полагаю, та же самая, которая его большое волосатое ухо зацепила, начисто срезала каблук с ботинка. Не знаю, зачем уж он ногу заднюю приподнял?

— Ефрейтор, — обратился я к Борьке, — чем ты там брякал?

— Я не ефрейтор, я, между прочим, старший сержант…

— Отставить. Ты разжалован. Навсегда. Я хотел обнять этого дылду, но почему-то не обнял… Ноги в коленях у меня как-то странно затряслись, завибрировали, и я сел на землю.

— Да банка там какая-то типа кастрюли валялась, ну, я ее случайно зацепил… А они, — Боб головой мотнул в сторону трупов, — сразу стрелять. Собаки. Мощно мы их приложили! — правой рукой он зажимал свое «раненое» ухо. Кровь текла у него по щеке и шее довольно сильно.

— А заорал чего?

— Чего, чего — от страха… По уху как звизданет — аж искры из глаз, и по ноге словно палкой шибануло. Я и решил, что серьезно попали… Пули вокруг — фр-р, фр-р… Не каждый же день по мне из автоматов стреляют. Дай какой-нибудь бинт ухо перевязать.

— Сейчас, подожди, — сказал Николай Иванович и вытащил из кармана индпакет. Потом оглядев Борькино раненое ухо, мрачновато заметил: — Я думаю, Борис, что тебе крепко повезло. Миллиметра три-четыре ближе, и башку эта пулька вполне могла разнести. Обычное дело — пули со смещающимся центром. Любое ранение выше колена и выше локтя — смертельно, а при касании уха — примерно, как у Бориса — голова разлетается. Такие сейчас пульки нехорошие делают. Маленькие, но вредные. Повезло тебе. Сейчас забинтуем, а завтра можно будет просто пластырем залепить и забыть.

— Ничего себе — забыть! — возмутился Борька. — Кровища так и хлещет…

Николай Иванович молча покачал головой, умело забинтовал Борькину рану, потом спросил:

— А с этими что делать будем? — он указал на убитых.

— Сволочи… — нехорошо ругнулся легкораненый Боб. — Что делать? Обоссать и заморозить, вот что с ними делать! Чуть не убили, гады.

Он отошел на несколько метров в сторону к кустам и стал блевать. То ли вид окровавленных тел, то ли собственная рана на него так подействовали — не знаю. В общем, зря завтракал. Только ветчину со сгущенкой испортил.

Однако дурной пример заразителен — я присмотревшись к трупам, тоже… не сдержался, в общем.

Николай Иванович в отличие от нас оставил содержимое своего желудка в неприкасаемости. Волевой человек, или закаленный.