Луи Буссенар - Среди факиров

— Сударыня, наш капитан ушел от нас, и вы для ваших честных и преданных слуг остаетесь здесь первым лицом после Бога.

Рулевой Джонни подошел к разговаривавшим, теребя свою шерстяную шапку.

— Да, сударыня, — прибавил он, вытирая своей жесткой ладонью слезу, которая затуманивала его глаза, — француз хорошо сказал. Мы преданы вам телом и душой; вы можете положиться на экипаж «Пеннилеса».

Бедная женщина, тронутая этими выражениями теплого чувства, с трудом прошептала:

— Благодарю вас, друзья, благодарю от всего сердца!

Когда она скрылась, провансалец надел свою фуражку, хлопнул по ней так сильно, что от этого удара повалился бы целый бык, и заворчал:

— Черт возьми! Вот так приключение! Дорого заплатят за него эти обманщики, красные куртки!

В это время ландо быстро очутилось в центре города. Сильная давка заставила лошадей перейти на шаг. Улицы наполняла огромная толпа, но толпа молчаливая и сосредоточенная, состоявшая большею частью из европейцев: солдат, моряков, чиновников, шедших пешком, представителей высшей аристократии, торговой, военной и административной, ехавших в экипажах. Одним словом, вся Калькутта. Эта толпа провожала гроб, весь покрытый цветами, за которым шли двое удрученных горем детей-подростков, брат и сестра. Капитан Пеннилес снял шляпу, а офицер отдал честь.

— Это — похороны леди Ричмонд, убитой туземцем! — сказал он своему пленнику, бросая на него подозрительный взгляд.

— За гробом идут, вероятно, дети покойной? — спросил капитан.

— Да! А их отец, майор Леннокс, герцог Ричмондский, сражается в настоящее время с африди, которых смутили какие-то тайные агенты и научили поднять знамя восстания против королевы!

— Бедные дети, бедный отец! — пробормотал капитан яхты с состраданием, не замечая насмешливого выражения лица офицера.

Печальная процессия медленно миновала их, и тогда экипаж снова поехал рысью. Вскоре он остановился у дверей главной тюрьмы.

Офицер отдал своего пленника под расписку служащим тюрьмы, которые внимательно осмотрели его, составили список бумаг, вещей, которые при нем нашли, и отвели его в тюремное помещение с огромными решетками на окнах. Капитан Пеннилес, человек энергичный и решительный, оставшись один, не предался отчаянию. Он сел на деревянную скамеечку, прикованную крепкой железной цепью, и вывел из всего случившегося следующее заключение:

— Нужно на все смотреть серьезно, но не трагически. Я сделался жертвой глупой ошибки или злых замыслов; буду же терпеливо ждать событий. Такой человек, как я, не может вдруг исчезнуть, как шарик у фокусника… Что же касается моей милой Клавдии, ее мужественная душа не знает ни робости, ни боязни. Она твердо перенесет этот удар, который, правда, поразил нас как раз в то время, когда мы наслаждались полным счастьем.

Прошло около двух часов; потом индусский служитель вместе с европейским надсмотрщиком принес заключенному обед, не особенно обильный, но достаточный. Он уничтожил его, как человек, умеющий приспосабливаться ко всему, потом, чувствуя себя достаточно подкрепленным, стал терпеливо ждать, прислушиваясь время от времени к зловещему бою невидимых часов. Так прошел почти весь день, и Пеннилес думал уже, что его намеренно оставят в покое до следующего дня, как вдруг дверь отворилась, гремя запорами.

В комнату вошли шесть человек солдат в красных мундирах, со штыками, под командой сержанта с револьвером в руках.

Только что перед тем пробило пять часов.

— Следуйте за мной! — грубо скомандовал унтер-офицер.

Заключенный с трогательным спокойствием повиновался, без слова, без жеста. Его провели по ряду длинных коридоров с толстыми сводами, потом он и его провожатые вошли в комнату, представлявшую собой что-то вроде передней; там их ожидал тюремный сторож. Пеннилес прождал добрых четверть часа в обществе солдат, неподвижных, как молящиеся индусы. Наконец раздался резкий звонок, и сторож ввел его в зал, где было только три человека: секретарь, адвокат и председатель суда, тот самый, который вынес страшный приговор брамину Нариндре. Капитан в сопровождении сторожа приблизился, сел на высокий стул, стоявший против стола, где сидел судья, и спокойно дожидался своей участи.

— Будьте так добры сказать мне ваше имя! — сказал председатель с ледяным спокойствием.

— Я спросил бы вас в свою очередь, по какому праву вы допрашиваете меня, после того как меня арестовали помимо всякого права. Потом уже и я отвечу вам, из снисхождения к судебным порядкам великой страны, но во всяком случае не ранее, чем выражу свой протест против этого насилия.