Леонид Платов - Дата на камне

Что-то в этом роде происходило и со связистами в ту зиму.

Не нужно, однако, представлять себе застольные споры о будущем Потаенной как заседания заполярного филиала Академии наук. Боюсь, что Гальченко все-таки не сумел передать мне, а я, в свою очередь, вам всю непосредственность этих споров, вынужденно кратких из-за ограниченности досуга, с постоянно меняющимся составом собеседников из-за необходимости чередоваться у рации или на сигнально-наблюдательной вышке.

И все вдобавок было щедро сдобрено шуткой, без которой нельзя представить себе ни одного задушевного разговора в кубрике.

Мичмана Конопицына, когда он бывал в хорошем настроении и, понятно, во внеслужебное время, разрешалось величать: «Наш председатель горсовета». Кому же, по разумению связистов, было и занять после войны сей высокий пост! Конечно же, Конопицыну, который построил в Потаенной первый дом и положил этим основание нового города.

Будущий председатель горсовета лишь усмехался и сладко жмурился, как кот, который греется на солнце. Такое обращение, видимо, было ему чем-то приятно.

А названия площадей и улиц? Выяснилось, что это было увлекательнейшим занятием — придумывать названия для улиц и площадей в новом городе!

Чемпионом по придумыванию считался на посту Калиновский.

Он чуточку, правда, рисовался при этом, по мнению Гальченко: картинно откидывал голову, закрывал глаза и, предостерегающе подняв руку, требовал от окружающих тишины. Некоторое время он пребывал в оцепенении, как бы в некоем трансе, потом выпрямлялся и провозглашал вдохновенно:

— Улица Веселая!.. Улица Счастливых Старожилов!.. Площадь Дружеского Рукопожатия!

В одну из трудных минут, когда название не вытанцовывалось, Калиновский решил прибегнуть даже к помощи международного морского кода.

— Давайте приморскую набережную так наименуем: Семьдесят три эс, — сказал он, правда, без особой уверенности в голосе. — В переводе — набережная Наилучших Пожеланий.

— Что ты! Некрасиво! — запротестовали в кубрике. — Чего еще придумал: две цифры и буква!

— Зато любому иностранному моряку понятно. Будут же после войны заходить к нам в порт лесовозы и торгаши из других стран?

Стадиону в тундре присвоили имя краснофлотца Гальченко, чем он был очень польщен, — в память его осеннего марафона.

А название города пока еще не придумалось. Были разные варианты, но они не всех устраивали на посту. А в подобном вопросе требовалось, понятно, полное единодушие строителей.

Условно, между собой, они называли город — Порт назначения.

Эти два слова — «Порт назначения» — Гальченко вывел старательным, круглым, немного еще неустановившимся почерком в правом верхнем углу карты, которую, расщедрившись, презентовал ему из своих запасов мичман Конопицын.

Есть, видите ли, у нас так называемые морские карты. На них обозначены только береговая линия и глубины у берега, а пространство суши не заполнено ничем. В данном случае имеются в виду лишь интересы навигатора.

На посту у Конопицына, естественно, были морские карты Потаенной — несколько экземпляров.

Вот один из них и получил в полное свое распоряжение Гальченко. Вся суша на карте была белым-бела! Полное раздолье для фантазера! Придумывай и черти, что только душеньке твоей угодно!

Теперь Гальченко просиживал над картой Порта назначения все свое свободное время. Трудолюбиво закреплял на бумаге то, о чем мечтали, о чем спорили он и его товарищи на протяжении этой нескончаемой длинной зимы. А другие связисты, свободные от вахты, с любопытством перегибались через его плечо и придирчиво спрашивали:

— А улицу Счастливых Старожилов ты не забыл? Где она у тебя? Ага! Ну, то-то!

Между тем над новым заполярным городом, положенным на карту всего только в карандашном беглом наброске, нависла опасность.

Связистам Потаенной на короткий срок пришлось даже прервать строительство Порта назначения. Заметьте, как-то не поворачивается язык взять слово «строительство» интонационно в снисходительные или иронические кавычки!

А произошло это уже под утро нового полярного дня, то есть в конце апреля или в начале мая, — к сожалению, точной даты не припомню. Морозы держались по-прежнему, море было покрыто льдом, реки и озера еще не вскрылись — обычно они вскрываются здесь в июне, — и снег продолжал лежать над тундрой толстым и прочным покровом. Зато искрился он весело, по-весеннему — не под луной или звездами, как раньше, а под лучами солнца, и так ослепительно ярко, что трудно было на него смотреть.