Эдуард Арбенов - Берлинское кольцо

— Что же?

Равнодушие Ольшера держалось на пределе. Он напрягал силы, чтобы не обронить родившуюся тревогу. И хотя она была скрыта напускным безразличием и взгляд его по-прежнему цеплялся за окно, ничего не видящий и не воспринимающий, кроме темных пересечений решетки, Саид уже знал о тревоге начальника «Тюркостштелле», каким-то особым чувством улавливал его состояние.

— Он ограблен!

— Тс-с…

Обронил неожиданно и приметно свой испуг Ольшер. Повернулся к Исламбеку, опаленный волнением. Бледный до невероятности.

— Я говорю шепотом, — успокоил гауптштурмфюрера Саид. Успокоил, чтобы дать возможность собеседнику освоиться со своим новым положением, положением побежденного. Ольшер не только обронил свой испуг, он упал сам. И понял, что повержен, пленен. Но не ужаснулся от сознания собственного поражения. Он был подготовлен к нему. Его удивил противник: удар мог нанести только Дитрих, давний и непримиримый враг начальника «Тюркостштелле». От него ждал нападения Ольшер. Напал другой, такой же пленник, такой же поверженный и обреченный. Это надо было осознать. И пока гауптштурмфюрер впитывал в себя и перерабатывал торопливо ошеломляющую неожиданность, он продолжал по инерции играть прежнюю роль.

— Выдумка, — произнес он первое, что в таких случаях приходит на ум обороняющемуся.

Саид ответил тем же:

— Слишком правдоподобная.

Тогда Ольшер упрямо повторил:

— И все же выдумка… — Ему показалось, что заключенный израсходовал весь заряд и стрелять ему больше нечем. Можно подняться и даже оказать сопротивление. — Выдумка!

— Вам этого хочется?

Да, конечно, Ольшеру хочется, чтобы все кончилось одним испугом. От испуга не так уж трудно оправиться, зато испуг породит злобу, пьянящую злобу, и ее он обрушит на этого несчастного заключенного. Он будет беспощаден. Кстати, какие у него глаза, у этого Исламбека. Как выглядит шантажист в минуту, когда прозвучал последний выстрел и пистолет его пуст?

Прежде, чем глянуть в лицо Саида, гауптштурмфюрер подготовил себе позицию для контрнаступления.

— Мои желания не играют никакой роли… Все?

Глянул теперь. Черт! У него, оказывается, еще есть патроны. И они готовы к бою. Глаза глядят с ехидной улыбкой, улыбкой сильного. Только без торжества — борьба не кончена еще.

— Нет! — Заключенный бесцеремонно стер торопливо поставленную Ольшером точку. — У Исламбека похищены документы…

Подняться не удастся. Уже вообще подняться нельзя. Это ясно для Ольшера. Можно только призывать к милосердию.

— Я же просил — тише.

Выстрел не звучит — бережет патроны Исламбек. Впрочем, они ему больше, кажется, не нужны.

— Выдумка может произноситься громко, — говорит он с издевкой. — Какая ей цена?

Пора прекратить дуэль, тем более, что Ольшер на земле и в таком положении бой бессмыслен. Гауптштурмфюрер намерен лишь уточнить причины своего поражения.

— Слушайте, откуда вы все это взяли?

Исламбек положил руки на стол, на тот самый стол, за которым сидел Ольшер, но это было не так уж неожиданно при возникших сейчас между заключенным и начальником «Тюркостштелле» отношениях — они стали на одну ступеньку, пожалуй, Саид был даже чуточку выше. Главное, он положил по-хозяйски руки на стол коменданта лагеря — место, запретное для узника. Многое сказали Ольшеру локти Саида, обернутые какой-то выцветшей, не имевшей ни имени, ни определения, пахнувшей кислотой и лизолом тканью, подвинутые почти вплотную к гауптштурмфюреру.

— Теперь я попрошу вас говорить тише, — предупредил Исламбек.

Наглое предупреждение. Оно заставило Ольшера поморщиться — слишком уж открыто напоминали офицеру СС о его новой роли.

— Так откуда вы все это взяли? — прежним тоном и на прежней высокой ноте повторил гауптштурмфюрер свой вопрос. Ему трудно было так сразу подчиниться. Хотелось, и он имел на это право, держать себя как начальник «Тюркостштелле». В сущности, унижения никто от него не требовал.

— Будем говорить как деловые люди, — предложил Исламбек. — Пакет с документами, адресованный резиденту «Сикрет интеллидженс сервис»…

— Где он? — почти бросил себя к Саиду гауптштурмфюрер. Локти их сдвинулись, но теперь Ольшер этого даже не заметил. — Где?

Нет, он не испугался. Напротив, отхлынула постоянная, изнуряющая душу тревога. Уходил Дитрих с его подозрениями и настороженным ожиданием. Образовалась пустота, пустота, которую что-то должно было заполнить. Неизвестное пока, но новое уже, во всяком случае.