Георгий Брянцев - Конец осиного гнезда. Это было под Ровно

— Что же теперь говорят на станции? — поинтересовался Логачев.

— Разное плетут, — ответил Фома Филимонович. — Одни говорят, что солдаты заблудились в лесу, другие — что напали на след, а след их завел далеко. Штейн считает, что они отправились в Раковку и хлещут там самогон. Он обзвонил все окрестные деревни и наказал старостам и полицейским учинить розыск. Да где же теперь искать… — Старик усмехнулся и махнул рукой.

Немного погодя он добавил: — Значит, я был здесь, когда все уже свершилось…

— А что случилось, почему ты досрочно пришел? — спросил я.

— На уток готовимся ехать. Вот оно какое дело!

— Когда?

— С субботы на воскресенье.

— В эту субботу?

— Да нет… В будущую. Через девять дней.

— Решили открыть охотничий сезон пораньше? — усмехнулся Логачев.

Старик кивнул головой и заметил:

— Выходит, так. Утка еще не везде готова, но ему мало дела до этого. Сказал: «Ищи, чтобы наверняка».

— Нашел? — полюбопытствовал я.

— Есть на примете озерцо… За мной дело не станет. Ну, я и заторопился свидеться. Видишь, Кондрат, как оно оборачивается!.. — Фома Филимонович нахмурился (видно, тяжелые мысли опять одолели), помолчал и продолжал: — Тут, однако, можно устроить бал-маскарад. Озерцо-то в самой глухомани, а нас, охотников, будет раз-два — и обчелся! Ты смекаешь, куда я клоню? Одно дело — громить их гнездо. Это — стоящее дело, слов нет! А сцапать майора живьем тоже недурно. А?

Я, как говорят в таких случаях, весь загорелся. Так вот почему Фома Филимонович просил о внеочередной встрече!

— Где это озеро? — спросил я.

— От Селезневки версты четыре будет.

— От Селезневки, говоришь? — переспросил я, быстро достал из планшетки карту и разостлал ее на траве.

Да, озеро было обозначено. В двух километрах к востоку от него пролегла лесная дорога на железнодорожный разъезд.

— Это? — спросил я старика.

— Оно самое, — подтвердил он. — Мы будем добираться до него на подводе.

Тысячи мыслей зароились в моей голове. Неожиданное обстоятельство облегчало наши планы. Жизнь давала нам в руки редкую… редчайшую возможность.

Я не отрывал глаз от карты, вымерил расстояние от озера до «Полюса», до Опытной станции и спросил:

— Значит, точно в субботу?

— Это как водится. Как он велел, так и будет.

— А кто поедет с ним?

— Вот этого не скажу. Весной он брал солдат, на двух подводах ездили, а как решит сейчас — не скажу.

— Ты был уже на озере или только собираешься? — спросил я.

— Собираюсь. Во вторник туда поеду. Гюберт велел, поразведать все досконально, соорудить там шалашик, скрадки…

— Хм… во вторник… Чудесно! В котором часу ты там будешь?

— Как сейчас, в полдень.

— Договорились! Я тоже подойду.

— Правильно. Так-то лучше! — одобрил Фома Филимонович. — На месте виднее будет, а к тому времени я проведаю, кто поедет с нами. Однако у меня еще есть что рассказать тебе…

И Фома Филимонович сообщил новость, не очень приятную. Вчера его вызвал к себе Штейн и поинтересовался, куда именно, в какой город выехала его внучка и получает ли Кольчугин от нее какие-либо известия. Старик рассказал, что документы ей дали до Франкфурта-на-Майне, но никаких вестей от нее он не имеет и очень беспокоится. По этому поводу он уже дважды обращался к Гюберту, но тот заверил, что все обойдется хорошо и со временем выяснится.

Штейн ничего не сказал на это и начал расспрашивать о сыновьях Фомы Филимоновича: какого они возраста, кто по профессии, где работали до войны, с кем водили дружбу, служили ли в армии, почему не остались в городе, а эвакуировались, что он знает о них в данное время и так далее. Выслушав ответы Кольчугина, Штейн заговорил о помещике Эденберге, стал расспрашивать, как жил Эденберг, какое у него было хозяйство, кто работал у него по найму, как часто Кольчугин бывал с ним на охоте.

Фоме Филимоновичу не составило никакого труда ответить на все вопросы Штейна: со слов брата он знал всю подноготную о помещике, сам подолгу живал у брата. Но самый факт такого допроса насторожил старика.

— Видать, хочет, злыдень, вывести меня на чистую воду, — заключил Фома Филимонович. — Я уж прикидываю: не пора ли мне сматывать удочки?

Разумеется, для этого были серьезные основания, но уход Кольчугина со станции именно теперь, когда предстояли решающие операции, грозил серьезным осложнением, если не срывом дела. Во всяком случае, пришлось бы решительным образом перестраиваться.

Поэтому я попросил старика: