Брет Гарт - Габриель Конрой

— Я назначил вам здесь свидание как Артур Пуанзет — адвокат из Сан-Франциско; теперь же как Филип Эшли, ваш старый друг, я прошу вас, доверьтесь мне и расскажите откровенно все, что знаете об этом несчастном деле. Я приехал сюда, Гэбриель, чтобы помочь вам, ради вас, Гэбриель, и ради вашей сестры. Мы добьемся удачи!

Снова он протянул Гэбриелю руку; на сей раз не напрасно. Порывисто, от души Гэбриель схватил ее обеими руками; Артур понял, что из всех преград, мешавших его участию в деле Гэбриеля, он преодолел самую трудную.

— По-моему, он рассказал мне все, что знает, — сказал Артур Максуэллу, когда тот, вернувшись через два часа в контору, как было у них условлено, застал своего коллегу задумчиво сидящим перед открытым окном. — Я верю каждому его слову. Он не более повинен в убийстве, чем мы с вами. Это, впрочем, я понимал и раньше. До момента убийства он полностью вне подозрения; не исключаю, впрочем, что поведение его после убийства может быть трактовано как соучастие в преступлении. Меня его версия убеждает; но ни у присяжных, ни у прессы она не будет иметь успеха, — слишком много в ней неправдоподобных обстоятельств; если же признать их правдоподобными, они обернутся против него. Нам нужна совсем иная версия. Подумав, я пришел к выводу, что тот план защиты, который он вам предложил, не так уж абсурден и заслуживает внимания. Единственный путь для нас — это признать факт убийства и настаивать, что убийство было вынужденным. Я знаю здешний народ, знаю и психологию здешних присяжных; если Гэбриель попробует рассказать им, что рассказал сейчас мне, они отправят его на виселицу не моргнув глазом. К сожалению, по милости госпожи Конрой нам придется иметь дело со сложным переплетом подлогов и имущественных интересов; Гэбриель тут ни при чем, да и вообще эти подлоги не имеют никакого касательства к делу, но присяжные непременно ухватятся за них и будут искать в них мотива преступления; вы, конечно, понимаете, что это будет коньком обвинения, и нам придется держать ухо востро; но если нам удастся заставить Гэбриеля молчать, они все равно ничего не докажут. Установленные факты таковы, что даже если бы Гэбриель был повинен в убийстве, он и тогда с легкостью провел бы прокурора; беда в том, что он тупо решил охранять свою жену от малейших подозрений и взять вину на себя.

— Значит, вы не считаете миссис Конрой убийцей?

— Нет. Считаю способной на убийство, но в убийстве неповинной. Истинный убийца пока еще неизвестен Гнилой Лощине; никто о нем даже не подозревает. Я должен еще раз повидаться с Гэбриелем и с Олли; а вас пока что попрошу разыскать китайца по имени А Фе, который доставил Гэбриелю записку от жены; именно сейчас, когда в нем нужда, он куда-то запропастился.

— Суд присяжных не примет показаний китайца, — сказал Максуэлл.

— Это ничего; я раздобуду арийца и христианина, который подтвердит под присягой показания китайца. Через два-три дня все факты будут у нас в руках, и тогда, дорогой коллега, — сказал Артур, фамильярно и покровительственно похлопывая старшего собрата по плечу, — мы с вами займемся вопросом, как нам половчее скрыть их от суда.

Когда Гэбриель, докладывая вечером Олли обо всем, что с ним случилось за день, пересказал ей свой разговор с Пуанзетом, девочка пришла в сильнейшее негодование.

— Так прямо и объявил тебе, что даже не знает, жива Грейс или умерла?! И еще смеет считать себя ее милым!

— Ты забываешь, Олли, — сказал Гэбриель, — что Грейси даже мне, своему родному брату, не сообщила, где она. Станет ли она откровенничать с чужим человеком? Выходит, что на наше «личное объявление» она так и не ответила.

— А я думаю, она просто не желает с ним знаться, — ответила Олли, лихо тряхнув кудряшками. — Хотела бы я видеть, с каким лицом этот нахал показался бы ей. Он обязан был найти ее, раз она его милая. Почему он немедленно не поехал за ней в пресидио ? Для чего он вообще вернулся, если не посчитал нужным разыскать ее? Будь спокоен, Гэйб, твоя Жюли так никогда не поступит. Она преотлично знает, где ты сейчас (Гэбриель задрожал, и сердце его упало), и только ждет начала суда, чтобы явиться в Лощину. А эти адвокаты, я вижу, творят с тобою, что им только вздумается, глупый ты старый Гэйб! Ну погодите, дайте мне только добраться до этого Филипа… Эшли-Пуанзета!

От увещаний и выговоров практической Олли Гэбриель убегал на холм Конроя; там, в своей старой хижине, раскурив трубку, он предавался думам о непостоянстве женского характера и о странностях прекрасного пола вообще. Бывало и так, что он забредал к исполинской сосне, по-прежнему в зловещем одиночестве высившейся над своими лесными собратьями, и, устроившись меж корней у ее подножия, мирно-размышлял о своем нынешнем положении, о превратностях судьбы, об устрашающей проницательности Олли, наконец, о бесконечной милости творца, допускающего существование на земле таких бестолковых и ни на что не годных созданий, как Гэбриель Конрой. Порою, машинально, повинуясь силе привычки, он нарушал границу отведенной им для себя прогулочной зоны и приближался к красивому дому на вершине холма, в котором, с момента памятного прощания с женой, даже ноги его не было. Стоило Гэбриелю заметить, что он забрел, куда не следует, и он тотчас же отступал с чувством неловкости и какого-то суеверного страха. Однажды, возвращаясь после такого невольного набега и проходя каштановой рощей возле самого дома, он наткнулся на брошенную на выгоревшей траве корзиночку с шитьем. Гэбриель узнал рабочую корзинку своей жены и вспомнил, что именно здесь она обычно искала убежища от нестерпимой полуденной жары. С минуту помедлив, он шагнул было дальше, но потом, одолеваемый смущением, вернулся снова. Касаться вещей жены после совершившегося разрыва было неприятно Гэбриелю и казалось непорядочным; с другой стороны, оставить корзиночку миссис Конрой на произвол дождя и ветра или же в добычу какому-нибудь праздношатающемуся китайцу было несовместно с тем уважением, которое Гэбриель питал даже к слабостям своей жены. Наконец он принял решение подобрать корзиночку, чтобы позднее переслать ее юристу Максуэллу как хранителю имущества миссис Конрой. Но, к великому его неудовольствию (Гэбриель скорее отрубил бы себе руку, поднявшую корзинку, нежели стал бы любопытствовать, что там лежит), набитая доверху корзиночка вдруг раскрылась; мелочи, лежавшие в ней, посыпались на землю, и ему пришлось подбирать их — одну вещицу за другой. Среди прочего ему попалась детская распашонка, такая крохотная, что она легко уместилась у него на ладони. Поскольку Гэбриель во время своих странствий с переселенческой партией не раз выполнял обязанности няньки и пестуна едва появившихся на свет человеческих детенышей, он был достаточно знаком с этими священными принадлежностями младенчества, вовсе неведомыми бездетным мужчинам.