Жюль Верн - Доктор Окс

Но что за странность: они внезапно перестали ссориться и чем выше поднимались, тем молчаливей становились. Возбуждение их уменьшилось и кипение в их мозгу прекратилось, как в кофейнике, отставленном от огня. Почему бы это?

На это «почему» мы не можем дать ответа, но, достигнув одной из площадок, в двухстах шестидесяти шести футах над уровнем города, противники уселись и взглянули друг на друга без всякого гнева.

— Высоко! — сказал бургомистр, вытирая платком красное лицо.

— Очень высоко, — ответил советник. — Знаете, мы на четырнадцать футов выше колокольни святого Михаила в Гамбурге!

— Знаю. — ответил бургомистр с выражением тщеславия, простительным для первого чиновника в городе.

Отдохнув, они продолжали восхождение, кидая любопытные взгляды сквозь бойницы, проделанные в стенах башни. Бургомистр теперь шел впереди, и советник не сделал ни малейшего возражения. На триста четвертой ступеньке ван-Трикасс совсем выбился из сил, и Никлосс любезно подтолкнул его в спину. Бургомистр не противился и, дойдя наконец доверху, благосклонно сказал:

— Благодарю, Никлосс, я отплачу вам за это.

У подножия башни, это были дикие звери, готовые разорвать друг друга, на ее вершине они опять стали друзьями.

Погода была превосходная. Стоял май. Воздух был чист и прозрачен. Взгляд улавливал мельчайшие предметы на далеком расстоянии. В нескольких милях ослепительно белели стены Виргамена, его красные крыши, залитые солнцем колокольни. И этот-то город был обречен на сожжение и разгром!

Бургомистр и советник уселись на каменную скамью, как два друга, души которых связаны взаимной симпатией. Все еще отдуваясь, они глядели по сторонам.

— Какая красота! — воскликнул бургомистр.

— Да, восхитительно! — ответил советник. — Не кажется ли вам, мой достойный ван-Трикасс, что человеку гораздо более присуще парить на таких высотах, чем пресмыкаться на земле?

— Я думаю, как и вы, честный Никлосс, — отвечал бургомистр: — здесь лучше чувствуешь природу. Дышится легче в любом смысле! Вот на каких высотах должны формироваться философы, вот где должны жить мудрецы, чтобы быть выше мирских мелочей!

— Хотите обойти вокруг площадки? — предложил советник.

— С удовольствием, — отвечал бургомистр.

И два друга, взявшись под руку, с длинными остановками в разговоре, как в прежнее время, осмотрели все точки горизонта.

— Я уже лет семнадцать не поднимался на сторожевую башню, — сказал ван-Трикасс.

— А я ни разу не был здесь, — ответил советник Никлосс, — и жалею об этом: вид отсюда великолепный. Взгляните, друг мой, как красиво извивается между деревьями Ваар.

— А дальше горы святой Германдад! Как эффектно они замыкают горизонт! Посмотрите на эту кайму зеленых деревьев. Ах, природа, природа, Никлосс! Может ли рука человека соперничать с ней?

— Это обворожительно, мой превосходный друг, — отвечал советник. — Взгляните на эти стада, пасущиеся в зеленых лугах, на этих быков, коров, овец…

— А земледельцы, идущие в поля! Точно аркадские пастухи! Им недостает только волынки! И над всей этой плодородной равниной чудесное синее небо, без единого облачка! Ах, Никлосс, здесь можно стать поэтом! Знаете, я, право, удивляюсь, почему святой Симеон Столпник не сделался величайшим поэтом мира.

— Может быть, его столп был недостаточно высок, — ответил советник, кротко улыбаясь.

В этот момент начался кикандонский перезвон.

Звуки колокола разнеслись по прозрачному воздуху нежной мелодией.

Оба друга пришли в полное умиление.

— Мой друг Никлосс, — сказал бургомистр, — зачем мы поднимались на эту башню?

— Правда, — отвечал советник, — мы увлеклись своими мечтаниями…

— Зачем мы пришли сюда? — повторил бургомистр.

— Мы пришли, — отвечал Никлосс, — подышать чистым воздухом, не отравленным человеческими слабостями.

— Ну что ж, вернемся обратно, друг Никлосс?

— Вернемся, друг ван-Трикасс.

Друзья кинули последний взгляд на роскошную панораму, расстилавшуюся перед их глазами, потом бургомистр, идя впереди, начал спускаться медленным и мерным шагом. Советник следовал за ним на несколько ступенек сзади. Оба дошли до площадки, на которой останавливались при восхождении. Щеки их уже начали багроветь. Они приостановились, потом продолжали прерванный спуск.

Через минуту ван-Трикасс попросил Никлосса умерить шаг, так как ему неприятно чувствовать, как тот идет за ним по пятам.

Очевидно, это было очень неприятно, потому что двадцатью ступеньками ниже он приказал советнику остановиться и дать ему пройти немного вперед.