Елена Крюкова: Золото

Люди бежали мимо него, толпа гомонила вокруг, разноцветная, разбитная, транзитная – слышалась английская и испанская речь, смуглые латиносы шли в обнимку, пританцовывая, сзади раздавался грубый русский мат – пьяные голоса, русские напиваются даже с утра, это здесь в порядке вещей, – мальчики запускали прямо на перекрестке, задрав головы к небу, бумажного змея, нищие старушки брели по тротуарам, протягивая жалкие иссохшие руки – подайте Господа ради. С церковной колокольни раздавался звон. Звонили от «Новослободской», у Пимена. Бельцони до боли захотелось припасть в соборе святого Петра к стопам красавицы Божьей Матери, попросить прощенья. За все, что было. И что еще будет.

Он ощупал в кармане билет. Как это прекрасно – лететь. Как это чудесно, что он успел перевести все деньги, вырученные от измирской сделки, в свой итальянский банк. Когти Кайтоха его не достанут. Все-таки он ловкач; он Фигаро. Фигаро здесь, Фигаро там! А не жениться ли ему, и правда, еще раз?.. Жизнь не кончена, Кайтох прав. Он мужчина еще в соку. Зачем ему ждать положенного года траура. По Москве бегает вон сколько хорошеньких девочек. А ты хочешь обязательно жениться на русской, Армандо?.. Вечно ты подцепляешь иностранок… Мало тебе было англичанки… теперь вот русской девочки захотелось…

Ты богатый жених, Армандо. За тебя пойдет любая. И с рыночной площади, и из Грановитой палаты Кремля.

А что, это мысль. Жениться на политической даме. Они все, правда, политические проститутки. Зато у нее будут связи. И деньги. И ходы. И дипломатические ниши. И финансовые укрытия. И тому подобные щиты и крыши. И он, Армандо, будет защищен. Ему надо выйти на государственный уровень; на площадку официозной власти, тогда его тайная власть будет навек вне подозренья.

Он, усмехаясь, поджав тонкие губы, блестя черными бегающими глазами, похожими на двух жужжащих пчел, быстро шел по Большой Дмитровке, выходя на Страстную площадь. Позеленело-бронзовый Пушкин тихо и печально глядел на людское море, на круговерть толпы у ног своих. Бельцони, прищурясь, глянул на памятник. Ему-то неблагодарный народ даже и памятника не поставит. Ни в России, ни в Италии. Он пройдет по земле и исчезнет, как и не бывал. А он-то еще так печется о жизни своей. Нет! Жениться, и basta cosi! И родить ребенка! Ребенок – вот спасенье. Вот продолженье. Вот оправданье всех его мошенничеств, сделок, изворотливостей.

Он окинул прощупывающим взглядом миленькую черненькую девушку, видимо, ожидавшую кого-то около памятника Пушкину. Похожа на итальянку, подумал он. Черные глазки, чуть вздернутый носик, веселая улыбка. Озорница. Ему нужна озорница-любовница или спокойная домовитая хозяйка?.. Пока он думал, к девушке из крутящейся толпы подскочил высокий парень в рокерском черном балахоне с капюшоном, с черепами и костями на груди. Он нес в руках крупный красный тюльпан. У парня было доброе, широко улыбающееся лицо. Девочка тоже вся просияла, кинулась ему на шею. Они целовались так долго, что Бельцони плюнул, отвернулся и зашагал прочь.

Собраться? Соберется он быстро. Оставит в доме вооруженную охрану; закроет все сейфы на ключ; поставит все, что можно, на сигнализацию. А он – под мышку чемодан, и был таков. Италия, Матерь Божья… Солнечное море… Он забудет все горестное, что было здест этим жарким, невыносимым летом. Он будет пить апельсиновый сок. Он будет лежать на морском берегу на песке… и спать, спать, спать…

В подземном переходе, кипящем, будто живая людская лава, его кто-то тронул за локоть. Он обернулся: что вам?.. – и тут же был сбит с ног мощным ударом.

Когда он летел виском на гладкую кафельную стену, последнее, что он подумал, было: какой красивый цветок, тот, красный, а он Монике никогда цветка не подарил.