Михаил Белов - Когда пробуждаются вулканы

— Малец пришел к отцу, — сказал сторож, кивнув на Данилку.

— К какому отцу?

— К Кречетову, стало быть, Корнею Захаровичу.

— Ну что ж, Данилка, иди к отцу, — подумав, сказал я.

Кречетов содержался в том же доме, где помещался поселковый Совет, только вход был со двора. Я открыл двери и вошел в небольшой коридор. Данилка сидел на коленях у Кречетова, обхватив его руками за шею. Перед ними на белой тряпке лежали пряники, селедка, масло и хлеб. Все это было покупное, из магазина, ничего домашнего.

— Что ж это, мама не смогла напечь отцу пирожков? — весело спросил я.

Данилка обернулся и соскочил с колен отца. Кречетов смущенно кашлянул. Я понял, что помешал их свиданию.

— Ладно, ты посиди, Данилка, а я пока схожу еще кое-куда, — сказал я и вышел.

Колбин решительно не выходил у меня из головы: не думает ли он таким путем избавиться от своего соперника? Я его встретил возле магазина. Мы вместе отправились домой. Когда я спросил, в каких он отношениях с женой Кречетова, на лице у него вспыхнул легкий румянец. Ему странно, что я интересуюсь его личной жизнью. Он человек независимый, встречается с кем хочет и где хочет, и к уголовному делу, которое расследуется сейчас, это не имеет никакого отношения.

Сегодня из области я получил заверенную телеграмму, в которой Баскаков — участник экспедиции — кратко подтверждал невиновность Кречетова. Гибель профессора он объяснял случайными обстоятельствами при извержении вулкана. Кречетов в эту случайность не верил. В кратере, по его мнению, что-то произошло, но что — он не мог объяснить. Ему казался странным, например, преждевременный подъем Колбина из кратера. «Нехорошо покидать товарища в беде», — хмуро сказал он на допросе. Колбин же объяснил это тем, что профессор будто отослал его с собранными пробами возгонов, имевшими большую научную ценность. Могло быть и так. У меня не было никаких оснований не верить ему.

Я подписал заключение о прекращении дела. Прокурор, кажется, только и ждал звонка и охотно разрешил освободить Кречетова из-под стражи, намекнув, что он поторопился дать санкцию на его арест. Корней Захарович в районе пользовался большой популярностью, и никто из местных жителей не верил в его виновность. Люди, которые приходили на свидание, все в один голос уверяли, что Кречетов арестован по ошибке. Слушая речи охотников и оленеводов, приезжавших за десятки километров, я в душе позавидовал доброй славе, сопутствующей моему подследственному. Надо иметь большое отзывчивое сердце, чтобы тебя так полюбили. Мне хотелось тут же обрадовать Данилку, но он пришел на свидание к отцу только под вечер. По обыкновению он зашел сначала ко мне. Я усадил его пить чай. Парнишке не сиделось, он ерзал на стуле и умоляюще смотрел на меня.

— Дядь Петь, можно к тяте, я ему мармеладу купил сладкого, — сказал он, отодвигая стакан.

— Сегодня к бате нельзя.

Лицо Данилки омрачилось.

— Я быстренько, дядь Петь…

Дверь распахнулась, и милиционер ввел в комнату Кречетова. У Данилки засверкали глазенки, он порывисто поднялся, но тут же сбавил пыл, степенно подошел к отцу и протянул ему руку.

— Садись, Корней Захарович. А вы можете идти, — сказал я милиционеру.

Наступило молчание.

— Вы свободны, Корней Захарович. Вот, подпишитесь.

Могучие руки Кречетова дрожали. Расписавшись, он поднялся. Под глазами я увидел две слезинки, крупные, с горошину каждая. Они медленно сползали по щекам. Он отвернулся, чтобы скрыть свое волнение, и нагнулся, делая вид, будто рассматривает сверток, принесенный Данилкой.

— Корней Захарович, полно вам, сказал я. — Все хорошо, что хорошо кончается. Идите отдохните. Мы простились, как добрые друзья. Корней Захарович пригласил к себе в гости, но меня уже срочно вызывал мой начальник, и я ни одного дня не мог больше оставаться в Лимрах.

Кречетов с сыном вышли из дома. Данилка, видать, не чуял ног под собой от радости. Заходящее солнце раскинуло по деревянному тротуару лучистый ковер. По нему размеренно, неторопливо шли Кречетовы.

Расставшись с Кречетовым, я в ту же ночь на почтовом катере уехал в район, через день самолет доставил меня в Петропавловск, а отсюда с двумя работниками уголовного розыска на теплоходе «Русь» я выехал в Анадырь — административный центр Чукотского национального округа. Думал, пробуду три — четыре месяца и вернусь. Но дело, которое мы расследовали, оказалось запутанным, пришлось выезжать в Прибалтику и на Кавказ. Закончив следствие, я взял отпуск и в Усть-Камчатск вернулся только весной следующего года.