Григорий Федосеев: Живые борются

Борис идти сам не мог. Татьяна с Абельдиным тащили его с собой. Снова на помощь ногам пришли руки, передвигались больше на четвереньках. И если бы не Селиткан, поддерживающий путников рыбой, если бы не ягоды, они давно бы отказались от борьбы.

И вот настало последнее утро — это было на седьмой день после гибели Хорькова. Еще в полночь огонь доел дрова. Взошла луна и осветила печальную картину. Рядом с забытым костровищем лежал живой человек, опухший, изъеденный ранами, прикрытый убогой одеждой. Трудно было узнать в этой бесформенной массе Бориса Полиенко. Вчера его оставили на последней стоянке. Он уже не мог подниматься. Уходя, путники натаскали ему дров, разожгли костер, оставили спички, ягод, двух поджаренных на костре хариусов. Татьяна и Абельдин, прощаясь, поклялись, что непременно вернутся к нему, разве только смерть перехватит их раньше...

Борис проснулся от холода. Ничего у него не выпало из памяти, с ужасом подумал, что теперь он один в этой глуши, оставленный товарищами, и что срок его жизни теперь измеряется всего лишь двумя хариусами, горстью жимолости и десятком спичек. Он уже не верил, что Татьяна и Абельдин смогут вернуться, не верил в чудо и молил судьбу ускорить развязку.

Утро было холодным. Тянула едкая низовка. Борис дрожал от холода. Надо было во что бы то ни стало разжечь костер, и он протянул руку к дровам, но не достал их. Тогда Борис попытался чуточку подняться, но не смог превозмочь острую боль в спине. Так и остался он прикованным к земле, не в силах пошевелиться, с единственным последним желанием — согреться.

Пар от влажного дыхания оседал кристаллической пылью на голой груди Бориса. Израненные ноги торчали колодами из-под лохмотьев. Он продолжал лежать на спине, наблюдая безучастными глазами, как гасли в небесной синеве звезды, загоралась утренняя заря. Всходило солнце последнего дня его мучений. Его слух уже не тревожил ни комариный гул, ни песни птиц, все отходило за какую-то невидимую грань. Уже ненужными были хариусы, дрова, спички. Ему очень не хотелось умирать таким беспомощным. Но он даже не мог прикрыть впалый, морщинистый живот, выглядывающий из широкой прорехи в рубашке...

В то же утро, в двух километрах от стоянки, на берегу Селиткана горел большой костер. Его окружали трое мужчин. Поодаль от них стояла палатка, лежали вьюки. В углу небольшой поляны паслись кони. Это шел из Экимчана по таежной тропе вьючный транспорт, направляясь на юг, к далекому прииску.

На огне варился завтрак. Люди о чем-то мирно беседовали, подталкивали в костер концы дров. Вдруг лошади всполошились и бросились врассыпную на поляне. Тотчас же из-под вьюков выскочила собачонка и понеслась к лесу. Мужчины вскочили, один из них схватил берданку.

В углу поляны, куда смотрели мужчины, дрогнула веточка, дрогнула и закачалась березка. Затем в просвете показалась горбатая тень. Она качнулась, приникла к стволу, и оттуда донесся непонятный звук.

— Вроде человек! — сказал один из мужчин.

— Никак женщина! — добавил другой.

Из чащи выходила Татьяна. Она хваталась руками за стволы деревьев, припадала к ним грудью, чтобы передохнуть, и с трудом волочила ноги дальше. Девушка слышала говор, видела дымок костра, но никак не могла приблизиться к нему. Она хотела крикнуть, но звука не получилось. Не устояли ноги, Татьяна упала и ползком выбралась на край поляны да так и осталась на четвереньках, не видя бегущих к ней людей.

Мужчины принесли ее к костру, дали несколько глотков сладкого чая, кусочек хлеба с маслом. А Татьяна все еще не могла поверить, что возле нее люди, и в нервном припадке щипала себя исхудавшими пальцами. А из глаз сыпались теплые горошины слез...

— Откуда ты взялась, сердешная? — спросил ее мужчина с окладистой бородой.

— Нас было четверо. Один утонул неделю назад, а второй ушиб позвоночник. Мы вели его потихоньку, а вчера совсем обессилели, остановились ночевать и решили не идти дальше, да услышали лай. Пошли вдвоем, а больного оставили. Я одна доползла, а товарища оставила тут, за ключом. Не бросайте их, умоляю вас, спасите... Тут совсем недалеко!

— Да что ты, милая, как же можно иначе! Федор, седлай двух коней бери веревки, топор, от седел отстегни потники для постилок и жди, а мы мигом смотаемся за парнем к ключу. Как его зовут? — вдруг спросил тот же мужчина, повернувшись к Татьяне.

— Николай Абельдин, а того, который на берегу реки, за кривуном, — Борис.

— Привезем и того, не беспокойся, найдем, мы в тайге привычные. Родные у тебя есть? — спросил он, ощупывая ее взглядом.