Владимир Карпов - Обратной дороги нет

Сколько ни вглядывается Соболев — кругом только серая муть, скрадывающая границы между водой и небом. Ни звезд на небе, ни вспышек маяка над водой.

Ну что ж, все равно надо плыть. У него в запасе еще полчаса, от силы сорок минут света. Он починит шлюпку, выточит веселки.

В днище три большие дыры. Хорошо, что к шлюпке предусмотрительно привязан тонкий и прочный шнурок. Соболев тщательно стягивает непослушными пальцами зияющие отверстия, сшивает края частой стежкой. Теперь есть запас прочности, хотя, конечно, полностью течи не избежать.

В складне, рядом с лезвием, короткая, острая пилочка. Иван подбирает подходящие дощечки, подпиливает их по размеру. Вот и готова лопатка — основа весла. Отшлифовать рукоятки — и у него будет подспорье в долгом ночном плаванье. Он сможет двигаться быстрее, да и вода не так сильно будет холодить руки, разъедать ссадипы соленой примочкой.

Он любил столярничать, но никогда не было у него такой тяжелой работы. Складень часто срывался, вываливался из рук. Он порезал палец, но кровь быстро свернулась, застыла темной корочкой вдоль пореза.

Иван не сдавался, тонкие витые стружки падали на колени. Кроме весел, он еще обстругал дощечку. Будет у него в лодке скамеечка, не придется сидеть по пояс в воде.

Летчик оглядывается — все ли готово. Да, еще пистолет. Он выпал из руки, когда осколок линзы ударил в подбородок. Правда, пистолет — лишняя тяжесть, патронов все равно не осталось. И все таки… он офицер, и это его оружие. Соболев застегивает кобуру, складывает на дно шлюпки короткие самодельные весла и скамеечку, взваливает легкую резиновую ношу на плечо и, придерживая ее левой рукой, а правой опираясь на клюку, начинает медленно спускаться к морю.

И вдруг останавливается. Все же он что-то забыл сделать. Что же, что? Никак не вспомнить…

Пилот смотрит сурово и настороженно. Быть может, все-таки лучше остаться здесь, под защитой маяка? Уйти с острова, к которому стремился как к земле обетованной, лишить себя этой твердой опоры под ногами — не безумие ли это? Не бегство ли? Или это тоже «последний патрон»?..

Нет, все правильно. Только так, не ждать, а идти навстречу опасности.

Спасибо, друг. Теперь он вспомнил. Надо стереть надпись. Расписку в своей недавней слабости…

У руля теперь стоял Рудольф Ките, молодой эстонец, выпускник мореходного училища.

Он только неделю назад получил назначение в этот северный порт, приехал, а тут конец навигации. Обидно торчать на берегу до весны, но и участие в поиске не очень-то обрадовало его. Он не знал местных условий, не успел еще присмотреться ко всем этим коргам, салмам да губам. Рудольф любил все делать основательно, втайне гордился своим хладнокровием, выдержкой и посмеивался над такими романтическими порывами, которые на поверку чаще всего оборачиваются обычным безрассудством.

Авторитет Завьялова основательно пал в его глазах. Захотелось старику поиграть в героизм, результат — дырка в днище катера.

Мало того, что пришлось помаяться у помпы — он работы не боится, но не считает нужным расплачиваться за ошибки других, — теперь ему, Рудольфу Китсу, «доверили» окончательно утопить «Онегу». Дался старику этот остров! Глубины уже не больше двух метров. Один хороший удар — и потерпевших станет больше, чем спасателей.

Рудольф оглянулся. Завьялов, скрючившись на низенькой для него круглой табуретке, все колдовал над картой и лоциями. «В конце концов я выполняю приказ», — подумал Ките.

«Один девяносто!» — крикнул матрос, промерявший глубины. Завьялов поднялся, не спеша сложил карту в восьмушку, по сгибам придавил ее сверху тяжелой лоцией, пригладил непокорный вихор и только тогда встал к рулю.

— Поволновался малость? — спросил он Китса. — Я все ждал, когда оглянешься. Выдержка у тебя есть. Только плохо смотришь, много думаешь. Сейчас смотреть да смотреть — думать о постороннем нельзя. А то придется и нам SOS отстукивать.

Ките промолчал.

Думать о постороннем действительно было некогда. Невидимый остров совсем рядом, уже прослушивались мягкие шлепки прибоя.

Завьялов остановил теплоход метрах в пятидесяти! В шлюпку, кроме матросов, сели четверо — Демин, Завьялов, Ките, Мазуренко.

Прожектор прокладывал по темной воде световую дорожку к бухточке. Вот он поднялся выше — на краю скалы темнел приземистый гриб маяка. Сверкнуло стекло под колпаком, а рядом — обрамленная траурной рамкой переплета пустота, провал. Ломаные грани осколков. Ослепший маяк — предвестник трагедии. Ките и Мазуренко навалились на весла.