Владимир Карпов - Обратной дороги нет

Галина отвела взгляд от дороги, за поворотом которой исчез взрывник, и встревоженно посмотрела на майора.

— Вам нужно остаться на кордоне вместе с раненым, — сказал майор.

— Нет, — поспешно возразила Галина. — Нет!

— Выслушайте, — сказал майор. — Скоро начнётся самое трудное. Он не выдержит. — Топорков кивнул в сторону спящего Степана. — Ему и так становится хуже от тяжёлой дороги, от тряски. В деревне его нельзя было оставить.

Он прямо и коротко взглянул ей в лицо.

— Девочка, дорогая, я всё понимаю…

Впервые за всё время обозной жизни в речи строгого и сдержанного майора прозвучало местоимение «ты», и медсестра, холодея от этого дружеского обращения, не сводила глаз с пергаментных щёк и бледногубого рта.

— …Но это необходимость.

— Вы хотите, чтоб я живой осталась? — сказала Галина. — Вы этого хотите!

— Я хочу, чтобы все живы остались, — ответил Топорков, и сухие его глаза заблестели. — Но если мы будем везти раненого дальше, то не сохраним ни его, ни здоровых.

— Всё верно, верно, — сказала Галина, прижимая руки к груди и бледнея всё больше. — Только вы всё по закону рассуждаете, по логике, а не можете понять…

— Ты не права, — тихо возразил майор. — Я могу понять. Просто мне приходится думать сразу за очень многих людей, но понять я могу. У меня на Большой земле жена. Такая же молодая, как ты. Ей двадцать лет. Я поздно женился, перед самой войной. Она очень хорошая, очень красивая. Такая красивая, что мне приходится заставлять себя не думать о ней. Иначе становится очень тяжело, и я боюсь не выдержать… Война, девочка, война, и от этого факта мы никуда не можем скрыться.

Неутомимо вращающееся колесо отсчитывало секунды, и с каждой промелькнувшей спицей приближался кордон.

Дом объездчика стоял в таком густом темноствольном дубовом лесу, что, тёмный, с замшелой деревянной крышей, казался органической составной частью этого леса, чем-то вроде гигантского пня… Под крышей и над наличниками была приколота длинная доска с надписью: «Кордон № 17 Налинского лесничества».

Прямо перед избой был колодец с низким срубом и журавлём и долблёная колода-поилка, и лошади, дёргая телеги, тотчас потянулись к ней, и замычала, почуяв запах свежей воды н жилья, уставшая «голландка».

На ступеньках сидел Лёвушкин.

— Не открывают, — пожаловался он, когда обоз остановился у кордона. — У них, видишь, мамки тоже нет…

Занавески на двух небольших пыльных окнах раздвинулись, и за тёмным стеклом показались и скрылись лица.

— Идите вы, сестра, — сказал майор.

Она поднялась на ступеньки, звякнула несколько раз щеколдой, нажав на отполированную пальцами металлическую пяту, и постучала.

— Не откроем! — раздался звонкий мальчишечий голос. — Боимся!

— Чего ж вам меня бояться? — спросила Галина. — Разве такие полицаи бывают?

Занавески раздвинулись, за дверью послышался шёпот…

В избе её встретили четыре пары насторожённых ребячьих глаз. Погодки — старшему было лет двенадцать — смотрели на неё, сжавшись тесной кучкой в углу.

— Ну, здравствуйте, — сказала она.

Они молчали. Затем старший, с выпачканным золой лицом, выступил вперёд и сказал:

— Татка полицаи взяли. И Клавку тоже…

Следом за медсестрой в дом вошёл Лёвушкин, с автоматом, в сбитой набекрень пилотке, с дерзкими светлыми глазами. И ребячьи лица загорелись.

— Ну как, орлы, не боитесь больше?

— Дядька, а вас за оружие Щиплюк может забрать, — сказал старший. — Он сердитый. Он у нас ружьё охотничье забрал.

— И корову, — добавила младшая девочка.

— А я его самого заберу, если встречу, — сказал Лёвушкин. — У меня для полицаев специальный мешок есть…

Дети улыбнулись и выдвинулись из своего угла, осмелели.

— А хотите, мы вам тётеньку эту симпатичную оставим, носы вам вытирать? И корову.

— Хорошая? — спросил старший.

— Кто? — в свою очередь, спросил Лёвушкин.

— Да корова!

— Хозяйственный мужик! — похвалил Лёвушкин. — Сразу видно — главный в доме, по существу задаёт вопросы. Корова, брат, во!

— Насовсем или так, подержать?

— Насовсем. Корова непростая. Она нас от фрицев спасла. — И, видя, как детвора в изумлении поспешила открыть рты, добавил: — Тётя Галя вам потом расскажет. Принимай, Галка, хозяйство!

В углу, на подушке в наволочке из грубой пестряди, белело круглое плоское лицо ездового Степана.

Вокруг Степана на табуретках и лавках расселась детвора, жующая, глазастая, с ломтями чёрного хлеба в руках. Плясало в печи пламя, и дом был наполнен теплом и чистотой.