Прасковья Дидык - В тылу врага

“Что это? Зачем они меня сюда привели? Что это за хлеб?” - думала Мариана. Жажда и голод нестерпимо томили ее. Она протянула дрожащую руку к хлебу, лежавшему на плите, и тут же отдернула ее.

“Нет, нет, я не должна его есть. Может, он отравленный…” - убеждала девушка сама себя. Но голод брал свое, и она не выдержала…

Хлеб был испечен из опилок и отрубей. Но она не могла остановиться, пока не наелась.

К вечеру Мариана почувствовала себя плохо: опух живот, под глазами образовались отеки, кружилась голова.

“Зачем я съела этот ужасный хлеб?” - в отчаянье думала девушка.

Кто- то снаружи подошел к двери. Мариана услышала, как поворачивается ключ. Дверь открылась. На пороге стоял человек в черном прорезиненном фартуке. Заметив исчезновение нескольких кусков хлеба, он уставился на девушку.

- Ты съела все это?

- Да…

- Ну и дура! Подохнешь, прежде чем тебя повесят! - сказал человек в фартуке и вышел, заперев за собой дверь:

“Повесят? Неужели Толя проговорился? Ведь доказательств у фашистов не было… Никаких улик против нас не обнаружили. Как бы поговорить с Толей или хотя бы увидеться, узнать, в чем дело. Не мог же он так легко сдаться? Но как, как повидаться? Где он сейчас?” - ломала голову Мариана, забыв па мгновение о жгучей боли в животе.

Она с трудом подошла к окошку. Схватилась рукой за железную решетку. Но за ее спиной раздались шаги, затем звяканье ключей. В комнату в сопровождении вооруженного немца вошел человек в белом халате.

“Врач, - догадалась Мариана. - Почему такая забота? А-а, они подозревают и хотят испробовать знакомые приемы… завербовать”.

Человек в халате действительно оказался врачом.

- Ложитесь! - приказал он. Ощупав живот и посмотрев язык, врач обратился к сопровождавшему немцу: - Ничего, обойдется! Она полностью не съела порцию, после которой наступает конец.

Немец помог Мариане встать.

- Пейте, пейте большими глотками, - сказал он, и девушка пила розоватую воду, противно пахнувшую марганцовкой, из большой алюминиевой кружки.

- Вот так. Теперь не есть до утра ничего, - сказал врач.

- Дзенкуе, пан, бардзо дзенкуе, - едва могла произнести обессилевшая Мариана.

- Тебя приказано перевести в камеру, - сказал вооруженный немец. - Марш!

Камера, куда перевели Мариану, оказалась темной комнаткой. Маленькое окошечко-глазок, выходившее во двор, было замазано белой краской. В углу лежала охапка смятой соломы.

“Что с Толей? И что это за камера? За кого они нас принимают?” - эти вопросы мучили девушку всю ночь.

Утром Мариана попробовала соскоблить со стекла краску. Получился небольшой “глазок”. Взглянув через него во двор, она оцепенела от представившейся глазам картины.

Анатолий в сопровождении конвойного шел по двору со связанными за спиной руками, с большим камнем на шее. Под тяжестью груза он сгорбился, лицо его выражали боль, гнев, злобу.

Чтобы не вскрикнуть, Мариана до крови закусила губу… Пальцы, как чужие, вцепились в волосы.

Не мерещится ли ей все это? Значит… значит, они от него ничего не могли добиться…

Девушка горько заплакала. Ей и жалко было товарища и в то же время она им гордилась! Фашисты его не сломили… Молодец Анатолий!

Ну, теперь держаться, держаться, держаться! Нужно только как-нибудь дать знать Анатолию, что она здесь… и что она тоже стойко держится.

Гестапо не давало покоя Мариане и Толе. Ежедневно его, по-прежнему с камнем на шее, со связанными рука- ми, измученного до предела, проводили мимо окошка, за которым в оцепенении стояла Мариана.

Разведчик шел по двору, не зная о том, что с волнением, тревогой и болью в сердце, совсем близко за ним наблюдает верный друг и товарищ.

Досталось в гестапо и Мариане!

Дня не проходило, чтобы не вызывали на допрос. Били, угрожали, но Мариана, как и Анатолий, молчала. Они не сознавались ни в чем.

- Сколько раз ты прыгала с самолета? - спросили девушку на первом допросе. - С каким заданием?

Мариана понимала, что фашистам ничего не известно. И поэтому каждый раз отвечала одно и то же:

- Не понимаю, о чем вы говорите. - И крестилась, роднимая глаза к потолку.

Потом ее начинали бить. Если она падала, теряя сознание, ее отливали водой и снова били. Потом уводили в камеру. И так изо дня в день.

- Где радиостанция? Где партизаны? Кто командир? - сыпались на девушку вопросы один за другим.

“Нет, они ничего не знают, раз спрашивают про партизан”. - И она по-прежнему притворялась, что не понимает, чего от нее хотят, и терпела все.