Дождь лил уже третий день, третий день волны (с каждым днем они становились заметно больше, тяжелее) грызли берег, тяжко на него обрушиваясь. Линия прибоя приблизилась к лагерю, иногда особенно сильная волна преодолевала полосу пляжа и влетала в лагерь, заливая костер. В «Третьем глазе» потухла половина экранов — затяжной ливень не входил в расчеты тех, кто создавал и устанавливал аппаратуру, камеры выходили из строя.
Да и, по крупному счету, нужда в них отпала. Племя почти не выходило из хижины, никто уже не гулял по Острову. Лишь Сергей-Первый, с упрямством, достойным лучшего применения, вылезал каждое утро из тепла спальника и с тяжелым отвращением на лице болтался минуты по три на волнах (он обещал себе, что ежедневно будет делать зарядку). Раз в день мужчины втроем бегали за дровами, натаскивая сразу суточный запас. Инна с Аней вообще проводили все время, укутавшись в одеяла и спальники, с благодарностью принимая от Сергеев и Вани горячий взвар из сахарного тростника — они обе заболели. Так что никто из пяти Игроков не мог оставаться наедине, и если раньше все они были как на ладони, то теперь то, что они знали друг о друге, наводило на пошлые мысли о проктологии. Сутками напролет — короткими темными днями и глубокими вечными ночами — они жгли свечу и сидели, глядя в глаза друг другу. При этом, сколько Смотрящие ни слушали их разговоры, установив круглосуточное дежурство, в их общении не было ни тени намека на какое-то клаустрофобное раздражение, на склоку. Со стороны это выглядело как парадоксальная модель поведения: зная, что одного из них не станет, Игроки все плотнее сближались, их разговоры становились все откровеннее. Казалось, что они хотят вцепиться друг в друга, что стоит оторвать одного — и все Племя полетит в ад, и не будет уже ни Оставшегося, ни проигравших. «…Тогда Игра перебьет нас всех поодиночке…»
А Совет Племени все откладывался и откладывался. Он мог состояться только на соседнем Острове и только в присутствии всех Богов и Смотрящих, таково было Правило. Дождь и шторм не позволяли прислать лодку. И Игроки продолжали томиться в ожидании «смерти» одного из них, мариновались в собственном соку совести и чести, страха и алчного честолюбия…
«Е-мое, (биип!), это что же, (биип!)??!!! Они что, объединяться решили?!! Ведь тогда они меня, а Инну на закуску — и все, Игра закончена…» — Сергей-Четвертый, несмотря на дождь, впервые за эти дни вышел из хижины без видимой причины и ходил нервным шагом по осыпающемуся изгрызенному берегу — сто шагов вперед, сто назад. Сто вперед, сто назад.
У него бешено колотилось сердце, еще чуть-чуть — и оно не выдержит. Не выдержит той тоски безнадежности, которая на него сейчас навалилась. «Всю Игру… Всю Игру прошел… И сейчас, теперь… за день до финала… — Ему хотелось завыть, хотелось упасть на песок и молотить по нему кулаками, грызть его, перетирая со скрипом зубы. — Господи, помоги! Отче наш, иже еси… — он начал читать молитвы, одну за другой, все, которые знал. Он просил помощи у неба, потому что больше ему было просить ее не у кого. — Господи, ты не забывал меня никогда! Ты помог мне ТАМ, отведя от меня смерть… Ты помогал мне в Игре, давая силы… Помоги и сейчас! Помоги выдержать, пройти через это достойно! — Он не был уверен, что сможет выдержать это. Выдержать свой уход из Игры. — Надо же, как скрывали! Четыре дня сидим, глаза в глаза, а я только сейчас заметил!»
Сегодня он проснулся раньше обыкновенного, что-то толкнуло его мягкой лапой. (Этот толчок он не раз чувствовал ТАМ, на войне.) Он открыл глаза — не открыл, а едва раздвинул веки, глядя на мир сквозь ресницы. Сергей-Четвертый услышал тихий разговор, слов было не разобрать. Под утро ливень устал и отдыхал, сменившись легкой моросью. 1-Сергей и Ванька тут же этим воспользовались и развели костер (первый за 48 часов). Они сидели на корточках, протянув руки к огню, и беседовали. Слов Сергей-Четвертый не слышал, но о настроении разговора смог догадаться по позе своего тезки. Обычно держащий истончавшими плечами гордую осанку и глядящий в глаза собеседнику — сейчас Серега-Первый сидел ссутулившись, словно пряча голову. Лица и глаз не было видно, он смотрел в землю, выставив вперед макушку с ежиком выгоревших волос. (Может, поэтому его голос звучал особенно глухо.) Было заметно, что ему тяжело дается эта беседа.
«Черт, что они замышляют?!» — подумал Четвертый, и в этот момент Иван повернул голову и посмотрел на (как он думал) спящего. Этот взгляд ответил на вопрос 4-Сергея, в этом взгляде он прочитал свою судьбу — и свой приговор. Он думал об этом и раньше, но не позволял подобным мыслям задерживаться. (Имевший три класса восемь коридоров образования, он был обучен глубокой мудрости самой жизнью. И понимал, что стоит начать об этом думать — и к утру явится паранойя.) Среди их пятерки голоса разделялись так 2 — 1-Сергей и Анна, 2 — у него с Инной. Иван оставался подчеркнуто нейтральным. Они с Серегой договорились — мужики, воины, — пожали друг другу руки: при любых раскладах не будут голосовать друг против друга. И когда Иван уйдет, «съеденный» большинством (он, Инна, Серега), они одну за другой отошлют девушек и предоставят дальнейшее Богам-над-Игрой.
Читать дальше