Наталья Пожарицкая: Обезьяны, обезьяны, обезьяны...

Справа за окном море, зеленое, завораживающее, лениво накатывалось на берег, почти подмывая железнодорожную насыпь. Слева вплотную подходили горы. Исполинские камни, скатившиеся когда-то с их вершин и громоздившиеся теперь у самой дороги, сплошь заросли ежевикой, колючим кустарником и лианами. Кое-где камни сочились источниками и родниками, кое-где среди скал разлетались бисером водопады. Поезд останавливался у станций со звучными названиями, оставлял на платформах отдыхающих, забирал местных жителей — энергичных усатых мужчин в широких кепи и молчаливых, нагруженных корзинами женщин в черных платьях и шалях. Потом поезд пришел в Сухуми.

На вокзале какой-то парень вызвался помочь поднести вещи к автобусу.

— Камни везешь, дорогая?

Вещи и впрямь были тяжелые — магнитофон, фотокамеры, кассеты с пленкой. Я ехала в Сухумский питомник изучать поведение обезьян.

— В питомник? — Парень участливо прищелкнул языком.— Питомник на горе, знаешь?

— Знаю.

— Слушай, высоко. Тяжело забираться. Помочь, а?

— Ничего, заберусь. Автобус уже трогался.

— Гора, слушай, Трапеция называется,— уже вдогонку крикнул парень.

— Зна-аю-ю...

Перед поездкой я прочитала о Сухумском питомнике все, что удалось найти. Питомник был организован в 1927 году. Для медицинских и биологических исследований требовались обезьяны. Требовались в больших количествах. Покупать их было слишком дорого. Тогда возникла мысль создать в стране собственный питомник обезьян. Выбрать место, более или менее подходящее по климатическим условиям, закупить партию обезьян, акклиматизировать их и попытаться разводить. Мысль эта многим показалась фантастической. Во-первых, никто и никогда не устраивал еще обезьяний питомник так далеко к северу — ведь обезьяны обитатели жарких стран. Во-вторых, закупка, содержание обезьян, организация всего дела требовали денег. И, надо думать, немалых. Это был непростой вопрос, если вспомнить, что 1927 год — год создания питомника,— отделяли всего лишь несколько лет от гражданской войны.

Просьба ученых была, однако, поддержана. Большую помощь оказал Нарком здравоохранения Николай Александрович Семашко.

Долго выбирали место для питомника. То, что устраивать его надо в краях, климат которых более всего приближается к тропическому, сомнений не было. Значит, область субтропиков. Черноморское побережье Кавказа, например. Но где именно? Сначала речь шла о Батуми. Здесь всегда жарко, влажно, холодов не бывает, среднегодовая температура +15°, 2000 миллиметров в год осадков.

Часть ученых считала, однако, что лучше всего начать работы по акклиматизации в районе Ленкорани. Но выбор пал на Сухуми. Под питомник было отведено бывшее владение хорошо известного в те времена хирурга и краеведа профессора Остроумова — крутые, заросшие субтропической зеленью склоны горы с необычным названием Трапеция.

...В пятидесятые годы вход в Сухумский питомник был со стороны каменной лестницы. Старые, истертые ступени вели на верх горы, с трудом, казалось, отвоевывая место среди буйной растительности, заполонившей склоны. Магнолии, кипарисы, лавровишня, камфорное дерево, пальмы, заросли олеандра, лавра, османа душистого... Каждый куст, каждое дерево источает свой особенный аромат. Во влажном воздухе запахи смешиваются в пьянящий букет, и в нем, словно первая скрипка в оркестре, царит запах магнолии. Душно. Влажно. Забыть о лестнице — и можно представить, что пробираешься сквозь тропические заросли. А здесь еще в помощь воображению откуда-то издалека, из глубины леса, накатывается тревожный гомон обезьяньего стада.

— Сто двенадцать... Сто тринадцать...— считаю я ступени.

Наконец последний пролет — и лестница оканчивается площадкой. В глубине ее — ворота. Вход на территорию института, которому принадлежит питомник. Раньше институт назывался ВИЭМ — Всесоюзный институт экспериментальной медицины. Теперь ИЭПИТ — Институт экспериментальной патологии и терапии Академии медицинских наук СССР.

Сразу же за воротами начались чудеса. Посреди одной из вольер сидела большая бурая собака и лузгала семечки. Она деловито разгребала насыпанную перед ней кучку семян, выбирала те, что покрупней, забрасывала их в рот и лихо сплевывала шелуху. Я оторопела. «Собака» обернулась. Это была обезьяна. Вытянутая морда ее удивительно напоминала собачью. Вздернутые ноздри придавали обезьяне вид горделивый и независимый.

«Бабушка,— прочла я на табличке перед вольерой,— Вид — павиан плащеносый, или гамадрил».

Читать дальше