Николай Сладков - Под шапкой-невидимкой

— Да когда сыт бываю.

— А когда же ты сыт бываешь?

— А никогда...

— Енот, а Енот, а ты ягоды есть любишь?

— Люблю!

— А птенцов и яйца любишь?

— Люблю!

— А лягушек и ящериц любишь?

— Люблю!

— А жуков и сороконожек любишь?

— Люблю!

— А... а червяков и улиток любишь?

— Тоже люблю!

— А чего же ты тогда не любишь?

— Не люблю, когда меня глупыми вопросами от еды отвлекают.

— Здорово ль живёшь, Воробей?

— Чуть-жив, Пастушок, чуть-жив!

— Сладко ль спал-ночевал, Воробей?

— Чуть-жив, Доярочка, чуть-жив!

— Чего, Воробей, не весел, чего нос повесил?

— Чуть-жив, Птичница, чуть-жив!

Пастушок ему корочку, Доярочка — зёрнышко, Птичница — колосок.

— Сыт-жив, люди добрые, сыт-жив!

— Эй, Волк, чего хмурый такой?

— От голода.

— А рёбра отчего выпирают?

— От голода.

— А воешь отчего?

— От голода.

— Поговоришь с тобой. Заладил одно, как сорока: от голода, от голода! Чего это ты нынче такой неразговорчивый?

— От голода.

— Батюшки, Волк, что с тобой, на тебе лица нет!

— Не видишь — в капкан попал! Лица нет... Скоро, Сорока, на мне и шкуры не станет!

Забрался я как-то под свою ШАПКУ ночью. Приплёлся ко мне и Лесовичок. До рассвета было не близко, и мы, слово за слово, разговорились.

— Скажи мне, Лесовичок, а лешего ты в лесу встречал?

Лесовичок хитренько усмехнулся, зыркнул на меня зелёными глазками и стал что-то шептать.

— Чего ты там шепчешь? — не удержался я.

— Да так, по привычке: сам с собой разговариваю. Да и нельзя про лешего-то громко говорить. Да ещё ночью.

— А ты шепни: встречал или не встречал?

— Как не встречать? Встречал, конечно. Вот только встретил, как к тебе шёл. Во-он в той лядине.

— Ну и какой же он, леший-то? Говорят, что у него на одной ноге копыто, а на другой лапоть?

— И так бывает, — усмехнулся Лесовичок.

— А верно, что он людей по лесу водит?

— Ещё и как! Потеха: кружат, как зайцы, по одному месту, а он знай хохочет.

— Ну вот что, Лесовичок, меня ты не проведёшь, не на простачка напал. Никаких леших в лесу нет.

— Так уж и нет! Поменьше, правда, стало, но ещё порядочно. Ишь ты, прыткий какой — нету! А кто деревья зимой в дугу сгибает? Кто стучит по ночам палкой по стволам? Кто в чащобе голосом дурным кличет? Вот тебе и нету.

— Погоди, погоди! Деревья снег сырой гнёт, по ночам стволы от мороза потрескивают, а голосом дурным сова или филин кричат.

Лесовичок захихикал.

— Гляди, знайка какой! А кто не знает — те всё на лешего валят. Особенно — кто один в лесу ночь проведёт. С вечера ещё хорохорится: никаких леших нет, всё суеверия, бабушкины сказки! А к утру, смотришь, глазки испуганные, ушки торчком, как у зайца, и от всякого шороха дёргается.

— Так что же, Лесовичок, получается?

— А то получается, что леший — это ваше незнание. Я в лесу каждый шорох, каждый запах, каждую тень могу объяснить. А незнайке всё то послышится, то покажется, то причудится.

— Ну, а всё-таки: есть леший в лесу или нет?

— А вот мы сейчас проверим. Ну-ка, приложи ладонь к уху.

Я прислушался. Кто-то возился в болоте и тихонько икал. Икнёт и губами мокрыми пошлёпает. Никогда раньше я такого не слышал.

— Слышишь? — шепчет Лесовичок, и глазки его зелёные светятся.

— Слышу, — шепчу и я. — Кто это?

— Он это, леший... Огород в лесу копал, на болото мыться пришёл.

— Огород?

— Ну да, огород. Ты что, никогда лешева огорода не видел?

— Н-нет...

— А как он дрова на зиму запасает — тоже не видел?

— Не видел...

— А как зимой саночки по снегу возит?

— И саночки...

— Ну, тогда я тебе покажу. А пока помолчим. Рассветает. Сейчас журавли на болото танцевать выйдут. Готовь своё фоторужьё.

Рассветало. Небо справа пожелтело, и все лужи на болоте справа от нас стали жёлтыми. Слева небо было зелёное. Луна висела на еловой лапе, как зелёный фонарь. И все лужи слева были зелёными. И вот между зелёным и жёлтым появились чёрные журавли. Они стали танцевать, выбивая ногами разноцветные брызги.

Лесовичок загадал загадки, а вы разгадайте:

кто землю вскопал,

кто осину срубил,

кто след санный оставил?

Тут леший дрова рубил.

Вот тут леший и огород копал.