Юрий Ситников - Скитания Кота

Неглубокий овражек, засыпанный листвой и сухими ветками, показался Коту наиболее подходящим местом если не для сна, то хотя бы для ночного бдения.

Ночной лес – предательство дня, заманившего Кота в эти дебри, подарившего надежду (точнее, не посмевшего её отнять), а под конец бросившего на произвол судьбы. И нет здесь пощады.

Ночью в лесу преобладает только один запах – запах безысходности. Он напорист и убедителен. Он кристально чист и прозрачен, но все-таки это безысходность, и чем глубже и настойчивей её вдыхаешь, тем сильнее она начинает ломать тебя изнутри.

Ночной лес – купол черного цирка. Здесь есть хозяева, есть гости, они же зрители, и для них (все самое лучшее зрителю) с наступлением темноты начинают давать представление.

Внимание! Парад-алле!

Лес загудел, властный ветер жаждет аплодисментов, оттого и неистовствует. И мало ему скрипа и треска, мало мечущихся в беспорядке звуков, мало напора и безудержного порыва, ветер неукротим, он требует атмосферы всеобщего хаоса.

Парад-алле продолжается!

Ветер набирает обороты, ночные птицы, те, что во мраке начинают активную жизнь и участвуют в представлении, подают голоса – заунывные, неспокойные голоса ночного леса.

Отовсюду слышен шепот, словно восхищенные началом представление зрители, находясь в предвкушении, обмениваются друг с другом первыми впечатлениями, и лес продолжает рукоплескать, а ветру этого мало, он недоволен аплодисментами, они слишком слабые. Нужна бурная овация. Облетев лес, ветер приносит новые звуки, звуки ночной природы, искаженные недовольным эхом, явственные, непривычные, рождающие ложную тревогу.

Взъерошенный Кот лежал на влажной листве, вздрагивал от шума, принюхивался к ночи, пронзая её светящимся взглядом испуганного животного. Ночь его враг! Здесь и сейчас она ему не помощник, и лес – ах, какой он искусный обманщик – вызывает отторжение, он неприятен Коту до спазмов в горле. И страх мелкими колкими шажочками бегает по спине и настойчиво гладит Кота против шерсти.

И вдруг над самой головой слышится шуршащий звук, недобро сверкнули два огромных глаза, в нос ударила струя запаха – древесной смолы и свежей крови – вслед за этим раздался гнусавый крик, заставивший Кота отпружинить от нагретого местечка к истрескавшемуся корявому стволу старого дерева. А крик не смолкает, и опять над самой головой зловеще и незнакомо зашелестели чьи-то огромные крылья, умело наводя смуту в сознании.

Треснула ветка, птица, что напугала Кота, сложила крылья, начав беспокойно раскачиваться. Щелкает клювом, как заведенная, надрывается « Иг-угууу, иг-угууу ». Тоже участвует в представлении ночного цирка, играет свою роль. И надо сказать, играет мастерки. Вон как Кота всполошила! Нагнала страху и никак не успокоится, не может из роли выйти – « Иг-угууу , да иг-угууу ».

С ней лучше не связываться, ночной лес её стихия, она хозяйка, а Кот – незваный гость, будет лучше, если он сгинет в темноте, попытается найти новое временное пристанище. До утра бы отсидеться, это главное.

Под гнусавое « Иг-угууу » он посеменил вдоль оврага, пригнув голову и поджав хвост, немного жалкий, немного потерянный, уставший.

А ночь и лес были заодно. Будоража, подстегивая друг друга, они продолжали свое представление…

Постепенно хвойный лес редел. Все чаще на пути встречались березы, клены, осины с дрожащими на длинных ножках редкими листьями, потом появились ряды калины с больными белесыми стеблями и крючковатыми ветками. Вскоре Кот вышел на узкую просеку, съел несколько зеленых и на удивление вкусных травинок, побежал вперед, туда, куда упирался край просеки, и где виднелась вертикальная полоса холодного утреннего неба.

Просека вывела Кота на поляну, откуда были видны крыши деревенских домов и возвышавшаяся проржавевшим столбом старая водокачка. Человеку от поляны до деревни можно добраться минут за пять, при условии, что идти придется быстрым шагом.

Для начала необходимо спуститься по крутому спуску, затем по тропе дойти до пологого берега тихой речушки с черной, похожей на нефть водой, пересечь довольно хлипкий деревянный мост, ступив на возвышенный берег, заросший травяными кочками.

Первый дом стоял в ста метрах от реки, он был огорожен шатким покосившимся забором, в нескольких местах подпертым вбитыми в землю ломами, а для надежности (скорее для успокоения души), ломики были скреплены с почерневшими штакетинами толстой медной проволокой. Калитка распахнута настежь, в захламленный дворик может зайти любой желающий, очевидно, гостеприимные хозяева рады каждому.