Гавриил Колесов - Внук охотника

Но тут же Мичилу стало совестно, что он сердится на Рэкса, как на своих одноклассников, кидавшихся картошкой, и парень погладил лобастую голову, почесал за ушами, потрепал мохнатую шею.

— Ты здесь, в городе, вон какой тяжелый да жирный. Настоящий годовалый жеребенок. А какая от тебя польза?.. Тебе бы не дом сторожить, а за лисицей погоняться, сохатого остановить. Ты бы и волка, наверное, сшиб. Вот Моксогол у моего деда вдвое меньше тебя, а храбрец какой и охотник. Ну, дай пройти.

Дом, где сейчас вместе со старшим братом жил Мичил, старый, но еще крепкий, когда-то, видимо, принадлежал купцу. Прорубив новые двери, дом перегородили на три квартиры. Получились не очень просторные комнаты, по одной на семью. Но, помимо этих комнат, была еще общая, большая — не то кухня, не то столовая. Сюда по вечерам, к самовару, собирались все, кто не был в отъезде. В Якутске с жильем очень трудно, и потому никому из населявших старую купеческую обитель не казалось, что она неудобна и тесна.

Брата дома не было, и валившийся с ног от усталости Мичил разделся, бросился на кровать. Но… странное дело. Кажется, что из соседней комнаты, от Владимира Лукича, доносится голос Петра.

Вообще-то брат никогда не заходит на ту сторону. На кухне, за чаем, подолгу сидят с Владимиром Лукичом, беседуют. Оказывается, когда Петр учился в Москве, Владимир Лукич был у него преподавателем. Они еще тогда подружились. И когда Владимира Лукича направили сюда начальником геологической партии, он взял Петра к себе на работу.

Мичил прислушался. Да, это голос брата.

— Нет, мне тоже попало. Секретарь горкома поначалу рассердился. «Каждый должен быть там, где он всего нужнее. А вы все — с заявлениями! Разве это нужно стране, чтобы все геологи ушли на фронт?» Я показал ему ваше письмо, Владимир Лукич. Все равно не подобрел. «Нет, нет. Не могу…» А потом подумал, позвонил в военкомат. Спрашивает: «Успеем ли до распутицы собрать и отправить призванных из отдаленных районов?» Военком отвечает: «Успеем, но не всех: из самых отдаленных могут не прибыть. Придется набирать добровольцев в Якутске». Секретарь положил трубку, задумался. «Ладно, — говорит. — Повезло вам. В трудный день пришли…» Написал резолюцию. Пожал крепко руку. «Идите в военкомат… Счастливец…»

— Да, — это уже говорил тяжело вздохнувший за стенкой Владимир Лукич. — Ты, Петя, действительно счастливец. Меня вот не отпускают.

«Значит, брат собирается в армию? — Мичил сел на кровати, усталости как не бывало. — А с кем же буду я? А вдруг его убьют?.. Вдруг убьют и я тогда совсем один?»

Горячий комок подступил к горлу. Мичил с трудом проглотил его.

«Геологов на фронт не берут, — думал он. — Сам Петр говорил. Есть указание… А что же, значит, он? Он, значит, напросился? Э! — упрекнул сам себя. — О чем думаю. Брат говорил, что мне пора уже в комсомол. А я… И вообще, кто будет бить фашистов? Из отдаленных районов опоздали. Да еще и брат не поедет. Кто тогда фашистов победит?»

На кухне, за общим столом, собрались позднее, чем обычно. Было тихо: никто не шутил, как бывало раньше, не смеялся. Каждый ел молча и если бросал взгляд в сторону другого, то виноватый взгляд, извиняющийся. Брат, чувствуя общую неловкость, попытался рассказывать что-то веселое. Не получилось.

— Петр Егорович, — сказала жена начальника партии, — а вы, кажется, ничего еще не рассказали своему брату: Мичил так внимательно посматривает на вас.

— Ах да. Ведь и правда ничего еще не говорил. — Петр повернулся к Мичилу, обнял его за плечи. — Но мы еще раньше обо всем с ним договорились. Я должен ехать. — А сам смотрел на брата, будто просил: «Ты уж не подведи. Так получилось. Я когда тебя в Якутск увозил, не думал, что начнется война».

Мичил опять почувствовал тугой горячий комок в горле, но переборол себя. Угрюмо насупившись, смотрел в стол. Думал: «Завтра с утра обойду рынок. Может, встречу кого-нибудь из нашего села. Уеду к деду».

— Владимир Лукич, Оксана Михайловна! — Голос брата стал тихим и грустным. Мичил никогда его не слышал таким. — Я вам рассказывал, что нашего отца убили кулаки. Не могли ему простить, что первым вступил в колхоз и других увлек за собой. Мама не перенесла горя и тоже умерла. Вот мы и остались… Вы меня, можно сказать, воспитали, вырастили. Без вашей помощи я, наверное, ничего бы не умел и не мог. Я вам так благодарен. И вот если бы теперь…

Он умолк ненадолго. В комнате было тихо-тихо. Владимир Лукич снял толстые очки. Его тонкое, худое лицо, окаймленное густыми рыжими волосами, спускавшимися на щеки ниже ушей, стало очень простым. А раньше оно напоминало Мичилу портреты из учебника истории.