Конрад Лоренц - Кольцо царя Соломона [litres]

А вот умный Гриф, гораздо более развитый, чем мелкие попугаи тирика, не способен даже научиться произнести слово «пища», когда он голоден. Весь этот совершенный аппарат птичьей гортани и головного мозга, позволяющий высокоразвитым пернатым имитировать сложные звуки и даже строить смысловые ассоциации, оказывается, не имеет отношения к потребностям наилучшего выживания вида. Мы тщетно будем спрашивать себя, почему это так.

Мне известна лишь одна птица, которая научилась пользоваться словами человеческой речи для достижения своего конкретного желания, иначе говоря – установила причинную связь между произносимым ею звуком и определенной целью. Совсем не случайно эта птица оказалась вороном. Я убежден, что ворон наиболее развит умственно по сравнению со всеми другими пернатыми. У ворона есть особый врожденный крик, имеющий тот же смысл, что и галочье «кья», – он адресуется другим особям вида и означает приглашение лететь следом. Призывный крик ворона – это звучное, гортанное и в то же время металлически-резкое «крак-краккрак». Когда птица желает склонить другую, сидящую на земле, лететь вместе с ней, она проделывает те самые движения, которые описаны мной в главе о галках. Ворон подлетает к собрату сзади, проносится почти вплотную над ним, покачивая сложенным хвостом и одновременно произнося свое «крак-краккрак», которое в эти мгновения звучит особенно резко, как залп коротких взрывов.

Мой ворон Роу, названный так звукоподражательно по крику молодой птицы, даже став взрослым, оставался моим преданным другом. Когда у него не было более интересного дела, он сопровождал меня в длительных прогулках, в лыжных походах и даже в экскурсиях по Дунаю на моторной лодке. В свои последние годы птица не только тщательно избегала незнакомых людей, но и питала сильную антипатию к тем местам, где ей однажды случилось испугаться и с которыми у нее были связаны другие неприятные воспоминания. Здесь ворон неизменно спешил спуститься с высоты, чтобы быть рядом со мной в опасном месте. Более того, он не мог спокойно видеть меня в тех местах, где, по его мнению, было небезопасно. И точно так же, как мои старые галки пытаются заставить своих беспечных детей взлететь с земли и следовать за ними, мой Роу пикировал на меня сверху и сзади и, промчавшись вплотную над моей головой, покачивал хвостом и снова взмывал кверху. При этом он косился назад через плечо, чтобы удостовериться, что я следую за ним. Еще раз подчеркиваю, что вся цепь этих движений является сугубо врожденной. Однако, проделывая свои пируэты, птица одновременно произносила вместо соответствующего призывного крика свое собственное имя, выкрикивая его с совершенно человеческими интонациями.

Наиболее замечательно в этой истории то обстоятельство, что Роу обращался с этим словом только ко мне. Имея дело с себе подобными, он в соответствующие моменты неизменно произносил врожденный призывный крик. Было бы ошибкой думать, что я невольно натренировал птицу. Такая вещь могла бы случиться только при неоднократном совпадении трех независимых друг от друга факторов. Я должен был всегда следовать за вороном как раз в те моменты, когда он действительно нуждался в моем обществе и одновременно по чистому совпадению произносил бы свое имя. Только столь мало вероятное совпадение могло бы послужить причиной возникновения у птицы подобной смысловой ассоциации. Нет, я верю, что поведение Роу не было делом случая. Должно быть, у старого ворона возникла своего рода догадка, что слово «Роу» – это мой призывный крик! Царь Соломон был не единственным человеком, способным разговаривать с животными. Но ворон Роу, насколько мне известно, оказался единственным животным, обратившимся к человеку с человеческим словом. Неважно, что это слово не более чем простой призывный крик.

Все землеройки относятся к числу животных, которых особенно хлопотно содержать в неволе. Не из-за пресловутой трудности их приручения, а потому, что обмен веществ этих мельчайших из всех млекопитающих идет чрезвычайно быстро и при отсутствии пищи они умирают от голода всего за каких-нибудь два-три часа. Зверьки эти поедают только живую добычу – различных мелких животных, главным образом насекомых, да еще в таком количестве, что дневная порция корма превышает их собственный вес. Поэтому комнатная землеройка – это весьма капризный постоялец, требующий неустанного внимания. Мне долгое время не удавалось продержать живых землероек в течение сколько-нибудь длительного срока. Те зверьки, которых мне случалось приобрести, очевидно, лишь недавно попались в ловушку, но они уже находились в плохом состоянии и очень скоро погибали. Ни разу в моих руках не оказалось здорового экземпляра.