Сергей Чилингарян - Бобка

Утро между тем кончилось, рассеялись приюченные тенью остатки прохлады, и день, набирая ярость, стал подбираться к полудню. К Хозяину пришли приятели, знакомые Бобке: один — владелец Асты, говорливый, бодрый, часто взгогатывающий, а другой — длинный, в кепке, с сиплым голосом и провисшей кожей худого лица. От Вислокожего всегда (и сегодня тоже) несло затхлой, переваренной водкой.

Все трое взялись вместе работать, и уже обнаружились инструменты, но тут Вислокожий стал раззадоривать Хозяина. Тот извлек бутылку; они чокнулись глухими стакашками, выпили, наспех поели, чтобы разгладились после водки лица, и начали соображать работу у сарайных дверей и прямо перед Бобкой, на его территории. Бобка упрыгал в конуру и оттуда наблюдал озабоченных людей.

Вначале они погалдели между собой, размечая в воздухе руками, особенно Хозяин с соседом-Бодряком, но Вислокожий, достав из плоской сумки кусачки, сказал им внушительные слова, так что Хозяин прошел на веранду, надел там просторные, с пузырями, штаны, узко подвязал их на щиколотках и принялся рыть землю перед Бобкиной конурой. А Бодряк с Вислокожим стали разматывать проволоку.

Хозяйка с Мальчиком выгнали из сарая похрюкивающих кабанчиков. Пока Вислокожий тянул на крышу сарая проволоку, Мальчик поливал кабанчиков из шланга. Кабанчики шарахались от воды, но их окорачивали веревки, привязанные к забору. Веревки охватывали кабанчиков за туловище, а не за шею — и Бобка понял, что шеи у них нет. Двое из них, визгливо подергиваясь и замирая, прислушивались к поливке подслеповатыми глазками, а третий обернулся, чтобы перекусить струю, но ему захлестнуло пасть. Кабанчик фыркнул пятачком в землю, тут же забыл неудачу и, покосившись на струю, снова изогнулся перекусить ее. Бобка наблюдал с раскрытой пастью, сам желая воды. Но, кроме того, он ощущал странное удовольствие от созерцания бестолкового кабана.

Тут подошла Хозяйка и стала растирать кабанчикам спины. Покончив с ними, она перекинулась на чурбак: отмыла и его от курицыной крови.

Потом из открытого окна Вэфкиных владельцев загремела музыка: это к Седовласому приехал сын с приятелями, — на них побрехивал с утра Мопед.

Бобка выбрался из конуры и ушел в ее тыльную тень, подальше от роющего землю Хозяина: а то как бы не угодить под его недовольство. Бобка знал, что работающему Хозяину надо время от времени на кого-нибудь сердиться и покрикивать; может, для того, чтобы шибче шло время работы.

За конурой Бобка прилег и вслушался. Он уже освоился с этим сочным звучанием, различая в нем приятные моменты: равномерно-двойные мягкие удары, шуршащий стрекот кузнечиков, какие-то зычные древесные скрипы, схожие с колыханием калитки на ветру. Чудилось что-то время от времени обильно взметенное и медленно затем осыпающееся, но живое, словно это взметалось в радости мелкоживущее крошево; и еще будто шлепали лапой или ладошкой по просвеченно-обитаемой озерной воде. Тянул там человек и свои невнятные слова, завывая нежным голосом. Бобка не разбирал слов, которые повторялись из раза в раз — «Ненаглядная сторона моя», — он лишь чуял отрадную заботу певчего человека о себе и о каком-то своем отдаленном существовании. Но через песню Бобка понимал и свое радостное удовольствие слуха; оно указывало на то, что напеваемая отрадная забота касается и самого Бобки, а может, и всего известного ему окружающего мира.

Бобка рассеялся вниманием, уткнувшись мордой в лапы, но, как только Мальчик подошел к нему расстегивать ошейник, сразу очнулся. Пришло обычное время едовой прогулки. Мимо зарывающегося в землю Хозяина Бобка поскакал к калитке.

Он теперь не сразу спешил на станцию; бежал сперва берегом озера, потом заворачивал в лес и до самой дороги на станцию бежал лесом, будоражась обилием разогретых запахов. Стояла жаркая густая глушь зрелого лета; земля, изошедшая сытостью трав и кустов, сама сомлела под ними в крошащейся суши, без дождей. Едва долетающие голоса с другого берега озера стали многолюдней.

Доносило фырчанье машин и нарочитые визги детей или женщин — звонкие, чистые, будто промытые надозерным маревом.

У трухлявого пня Бобка теперь не увлекался в сторону, правда, памятуя дорожную метку, отдыхал возле нее. Лежа, он держал в памяти, что надо и дальше бежать по дороге до мостика, а не обмануться короткой тропкой.

По мере приближения к станции Бобку все сильней стало грызть беспокойство памяти. Или ему привиделось, приснилось, а может, на самом деле случилось уже и забылось, но почему-то он помнил многих знакомых псов беспомощными, отъединенными… Что ли, это очередное самостоятельное понимание в голове? — озаботился Бобка. Как так они чудятся отдаленными, когда без них станцию и невозможно вспомнить! Прошло, может, несколько дней, как он был здесь в последний раз.