Владимир Свинцов - Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы

Он лежал на старинной деревянной кровати, уставив выцветшие глаза в потолок, темнея на подушке сразу похудевшим лицом. Над кроватью на рисованном коврике с целующимися лебедями висели ружье и патронташ. На стенах фотографии в рамках: сам дед с покойной женой, умершей двадцать лет назад; все шесть братьев, не вернувшихся с войны, и сын Иван. Совсем маленький. Побольше. В военной форме… Потом с женой, детьми… Ивановых фотографий больше всего. Оно и понятно — единственный сын.

— Ваньке телеграмму в Москву отбейте, — медленно, отрешенно, будто уже из потустороннего мира, ронял дед Григорий.

— Да што ты, батюшка, вштанешь ишшо, — шамкала беззубым ртом пришедшая проведать соседская бабка Василиса.

— Не перечь, а слушай. Сказал не встану, знаю, чай…

— Ну и не ершись. Без тебя, поди, понимаем. Не ты первый…

— Кобеля Лешке Мужикову отписываю, — с трудом, собирая мысли для последнего наказа, тянул дед Григорий.

— И-и-и! У Лешки две шобаки, куды ему ишшо, — буднично возразила бабка Василиса.

— Такой нету. Такая на весь свет одна.

Дед дернулся телом то ли в судороге, то ли пытаясь встать и решить судьбу любимой собаки. Заметив это, бабка Василиса поспешно согласилась:

— Знамо нету. Никто и не спорит. Лежи, милый, лежи давай…

— Все, что в доме, сыну моему Ваньке завещаю. И деньги все, что на книжке, и ружье свое… — уже спокойней продолжил дед Григорий.

— Знамо ему, кому же еще… Один он у тебя… — поддакнула бабка Василиса.

— А дом родительский пущщай на месте стоит…

Ушедшая было в свои мысли, бабка Василиса согласно кивнула головой и уже начала привычно:

— Знамо… — как вдруг замолчала, удивляясь необычному наказу. Наконец сообразив, что к чему, всплеснула руками: — Ить чего удумал, супостат, прости меня, Гошподи. Деревню всю, как есть, подчистую шносят, на главную усадьбу всех гонют, а он… Кто тебе тут дом шторожить будет? Ить надо же… Из ума выжил. Все сыну — Ваньке… Ивану Григорьевичу. Он приедет и решит…

— Нет, — медленно, но твердо произнес дед Григорий и снова шевельнулся. — Дом останется тут. Потому как и дед мой тут лежит, и отец, и мы все отсюда на войну уходили — Иван, Петро, Яша… Нет, Степан, потом Яша… Вихтор, Бориска… Я раньше их. Я сразу за Яшей. Все мы здеся росли. Я вон там спал мальчонкой…

Он хотел повернуться, показать место, но только шевельнул рукой да закрыл глаза. Помолчал и потом снова заговорил уже глуше:

— Наш это дом, вместе с нами пусть и стоит… Потому как и меня тут положат…

— Знамо положат, так не оштавят, — зачастила бабка Василиса. — К шамому времечку приспел. А то бы на главной усадьбе хоронили… Вон уже последние срубы разбирают. Ой-ей-ей-ее! Гошподи, за что наказываешь. Покидаем родные места-местечки-и-и. Ой-ей-ей-ей! — Она внезапно оборвала свои причитания, провела ладонью по лицу и добавила: — А дом все ж таки перевозить надо. Может, Ивану Григорьевичу, а может, кому ишшо послужит…

— Нет, пущщай тут стоит. — Лицо деда Григория стало подергиваться. Ему трудно было говорить… — Зови пред… председателя. Волю свою… сам ему… — И видя угасающим взором, как бабка Василиса мышкой скользнула к двери, добавил: — Мясо кобелю… там… мне без надобности…

Бабка Василиса завернула на кухню к холодильнику. С трудом отодрала кусок мяса из морозилки и вышла на крыльцо.

Здоровенный черный кобель по кличке Черт с белой грудью и белым кончиком лихо закрученного хвоста вскочил со ступеньки и, пригнув голову, строго посмотрел на бабку. Та отбросила в сторону мясо:

— На, жри… Этот, как тебя… Прошти ты меня, Гошподи… Назвали ж… — и пошла со двора.

Черт не бросился за мясом, а, проводив старуху взглядом, повернулся к двери. Лапой скребанул по ней, сунул морду в образовавшуюся щель, потом протиснулся сам. Раньше никогда он себе этого не позволял, но сейчас его тревожило долгое отсутствие хозяина. Поэтому, неслышно ступая, Черт прошел сенцы, таким же манером открыл дверь на кухню. Не услыхав строгого окрика, заглянул в комнату. Хозяин лежал на кровати с закрытыми глазами. Но Черт знал, что и с закрытыми глазами хозяин видит все, и наказание может последовать незамедлительно, потому и прижал уши.

Шло время, хозяин не шевелился. Черт двинулся к кровати и вновь остановился. Тихонько заскулил, чтобы обратить на себя внимание, но лицо хозяина было бледным и ничего не выражало. Тогда Черт ткнулся ему в руку носом и, чего никогда не было, лизнул ее.

Хозяин очень медленно приоткрыл глаза, шепнул: