Леонид Кокоулин - Затески к дому своему

– Рушник пустить, – подсказал Гриша.

– А мать что нам на это скажет?

– Помнишь, папаня, Федотова Тольку?

– Как не помнить, и отца его помню.

– Где он сейчас? Живой ли?

– Куда ему деваться? Такой не пропадет. А ты чего о нем вдруг?

Гриша задумался, говорить или нет.

– Он, кажись, постарше тебя… – как бы поторопил Анисим к разговору Гришу.

– Мы один раз у его отца из кисета табаку отполовинили. Так отец пытал нас. Не признались.

– И ты курил?

Гриша согласно покивал.

– Ну и как?

– Что – как? – переспросил Гриша.

– Вкусно? Сладше конфет?

– Сам пробовал?

– Нет. У нас в семье никто эту пакость не сосал.

– Язык вертит. Потом тошнило…

– Ну и чего в ем находят? – Анисим развязал мешок, вынул волчью шкуру, подержал у костра, встряхнул и накинул Грише на спину.

– Как я вчера не додумался завернуться в шкуру, и сырость не проймет. – Анисим и вторую достал. – Коленки прикроем, – подсел к Грише. Снег искорками садился на блестящий серый ворс, таял, собирался в капельки и проваливался в подшерсток.

– Наберет воды, как понесешь?..

– А я тут при чем? Лыжи повезут. По мне хоть еще столько…

– А если нагрянут, – не отступал Гриша.

Анисим повернул к Грише бородатое лицо.

– Пусть подходят. Сегодня не придут в такую погоду. Зверь тоже грамотный. А придут, посмотрят и не разберут, кто сидит на колодине. – Анисиму не хотелось на сон грядущий заводить разговор о волках. Беспокоили, видать, волки парня.

– Ты о чем, папань, задумался?

– Да вот соображаю, сколько надо шкур тебе на доху, если шить навырост.

– Чем мне, так лучше мамане шубу.

– Мамане соболей добудем. В волчьих не встречал женщин.

– А в Соболевых?

– В беличьих видел. Ну, паря, серебрится вся.

– На купчихе?

– А кто ее знает. Кто она. Идет… Поглядел, фу ты ну ты. И не сказать бы, что из себя видная. А как красит. На нашу мать надеть… – Анисим представил в беличьей шубе свою Евдокию. – Надо добывать зверька.

– Добудем, – с уверенностью поддержал Гриша. – Сашка подрастет, собака будет. Почин уже есть. Никуда от нас шуба не денется, – мечтательно закрыл глаза Гриша.

– Ну вот и ладно. Утро вечера мудренее. Спи.

– Выспимся. Какие наши годы, – сморенно проговорил Гриша.

Анисим с надеждой и мольбой посмотрел на небо. Ветер стих. Но снег еще шел, мутным пологом вис над костром.

Анисим приподнял у шапки ухо, спрятал руки, прижался поплотнее к Грише и скоро перестал слышать, как потрескивают дрова. Проваливаясь в сон, снова встрепенулся. Открыл глаза – никого. «Что это я пряду ушами», – укорил себя Анисим. На всякий случай поставил к ноге топор.

Лиственничные чурки горели не бойко, но тепло давали ровно, без всплеска. И казалось, такому костру никакой снег не помеха. Дрова на костре убывали медленно, извергая крепкий едучий дым. Вернее сказать, даже не дым, а свечение. Он не вился в небо ни столбом, ни снопом, а растворялся в ночи, не оголяя и не освещая деревья. Только от близстоящей лесины наносил пригретым деревом.

Анисим забылся, но тут же вскочил как ужаленный, вернее сказать, укушенный. Он и зубы почувствовал, так ему просадило ногу. Анисим схватил топор, но вокруг никого. Из-за голенища шел дым, пекло ногу. Анисим скинул бродень и принялся тушить гачу снегом. Ожог был пустячным, и Анисим посмеялся. Хорошо, что Гриша не проснулся.

Анисим положил в костры дров. Встряхнув с лапника снег, погрел ветки и сел на них, прикрыл бок Грише и почувствовал, как поджимает мороз, ухают деревья. Оно и к лучшему, может, вызвездит… а с другой стороны, как бы Анисим ни отвлекался, о чем бы ни думал, коробка с одной спичкой не давала покоя. И как только стало отсвечивать синевой небо, Анисим залатал прожженную гачу. Проснулся и Гриша.

– Ты чего, папань, как кулик на болоте, стоишь на одной ноге?

– Правда что, – согласился Анисим. – Иди погрейся.

Гриша спустился с колодины и подсел к костру, навесив над огнем ладони.

Снег еще шел, но ослабел до того, что, казалось, не доставал земли, а кружился вокруг костра.

– Насовсем вставать или как? – спросил Гриша.

– Хочешь, поспи, – разрешил Анисим. – Не знаю, что делать, ждать, когда совсем прояснит или трогаться в дорогу. – Застанет ночь в пути – прогадаем. И дневать при сносной погоде – прогадаем… Что на это скажешь, Григорий?

– Скажу, папань. – Гриша еще посидел какое-то время, потом встал решительно от костра. – С рассветом надо идти. Заправим костер и пойдем. Заблукаем, оставим время, вернемся.