Джеймс Кервуд - Сын Казана

— Это черт, а не пес! — воскликнул он со злобой, закончив свой рассказ. — И после этого вы будете настаивать, чтобы я его пристрелил? Так нет же, пусть этот дьявол околевает постепенно, час за часом, минута за минутой, пока не издохнет совсем! Незнакомец посмотрел на Бари. Собака лежала, отвернувшись от Мак-Таггарта. Затем он сказал:

— Вы правы. Пусть этот дьявол постепенно околевает. Если вы, мосье, идете отсюда на Лакбэн, то я пройдусь немножко вместе с вами. Мне надо забрать в сторону мили на две, чтобы выправить свой путь по компасу.

Он поднял с земли свое ружье. Мак-Таггарт пошел впереди, чтобы указывать ему дорогу. Через полчасса незнакомец остановился и указал на север.

— Теперь мне нужно идти по прямой линии отсюда целых пятьсот миль к северу, — сказал он таким тоном, точно сегодня же вечером собирался прийти к себе домой. — До свиданья!

Он не пожал ему руки. Но, уходя, сказал: — будьте любезны, если представится случай, донести своему начальству, что здесь проходил Джон Мадисон. Это — я. Получите награду.

После этого он целых полчаса шел к северу, пробираясь по самому густому лесу. Затем, пройдя мили две, он свернул на запад, потом круто на юг и через час после того, как расстался с Мак-Таггартом, стоял уже снова на корточках перед Бари.

Он стал разговаривать с ним, как с человеком.

— Так это ты, дружище? Превратился в вора? Стал бродячей собакой? И целых два месяца проводил его за нос? И за то, что ты не такой зверь, как он, он хочет заморить тебя голодом? Медленною смертью! Негодяй!

И он вдруг ласково засмеялся таким смехом, который располагает к себе всякого, даже дикого зверя.

— Но это ему не удастся, — продолжал он. — Давай свободную лапу, будем друзьями! Он говорит, что ты хитрый. Я тоже, брат, хитрый. Я сказал ему, что мое имя — Джон Мадисон. А это неправда. Я — Джим Карвель. А то, что я сознался ему насчет полиции, так это — чистая правда. Я — самая интересная для сыщиков личность. Обо мне знают они все от самого Гудзонова залива до реки Макензи. Давай же лапу, милейший. Мы с тобой одного поля ягода, оба бродяги! Я рад, что наткнулся на тебя! Ну, вставай же!..

Джим Карвель протянул к Бари руки, и он тотчас же стих. Тогда молодой человек поднялся на ноги, посмотрел в том направлении, куда ушел Мак-Таггарт, и как-то забавно и с хитрецой щелкнул языком. Даже в этом его щелканьи было что-то приятельское, добродушное. То же добродушие светилось у него в глазах и в ярком блеске его зубов, когда он опять посмотрел на Вари. Его окружало что-то такое, что заставляло серый день казаться ясным, вселяло надежду, располагало к нему и согревало вокруг него холодную атмосферу, точно жарко натопленная печка, которая во все стороны посылает от себя тепловые лучи. Бари почуял это. В первое время, когда около него стояли два человека, он топорщился, огрызался на них и ощетинивал спину зубы его щелкали в мучительной агонии. Теперь же он выдал перед этим человеком свою слабость. В его налитых кровью глазах, которые он устремил на Карвеля, светились мольба и сознание вины. И Джим Карвель опять протянул к нему руку, и на этот раз еще ближе.

— Несчастный!.. — заговорил он все с тою же улыбкой на лице. — Бедняга!

Эти его слова показались Бари лаской в первый раз за все время с тех самых пор, как он лишился Нипизы и Пьеро. Он протянул голову и положил ее на снег. Карвель увидел, что из нее медленно сочилась кровь.

— Бедная собака! — повторил он.

И совершенно безбоязненно он положил на Бари руку. Это было доверием, вытекавшим из великой искренности и глубокой симпатии. Она коснулась его головы, а затем стала его гладить чисто по-братски. Потом с величайшей осторожностью она перешла к пружинам, которые сжимали Бари переднюю лапу. Своим полуобессилевшим умом Бари силился понять, в чем дело, и тогда только сообразил, когда вдруг почувствовал, что стальные челюсти вдруг разжались и выпустили, наконец, его онемевшую лапу. Тогда он стал делать то, что делал по отношению к одной только Нипизе и больше ни к кому на свете… Он высунул свой горячий язык и стал лизать им Карвелю руку. Молодой человек засмеялся. Напрягши усилия, он разжал две другие пружины, и Бари освободился.

Некоторое время он пролежал, не двигаясь и устремив взгляд на Карвеля. Молодой человек уселся на покрытый снегом березовый пень и стал набивать трубку. Бари смотрел, как он ее зажигал, и с неожиданным для себя интересом увидел первое облако табачного дыма, вылетевшее из его рта и ноздрей. Карвель сидел от него совсем близко и ухмылялся.