Джеймс Кервуд: Сын Казана

Из этого Бари понял, что есть — значило убивать, а это, в свою очередь, в ближайшие же дни и ночи стало порождать в нем желание сырого мяса. В этом отношении он оказался настоящим волком. От Казана же он унаследовал другие, более совершенные наклонности и особенности. Он весь был совершенно черный, с белой звездой на груди. На правом ухе у него было белое пятнышко. Уже к шести неделям у него был длинный, пушистый хвост, который висел, все-таки как у волка, книзу. Строение ушей у него было такое же, как и у Серой волчицы: они были острые, короткие, стоячие и в вечном напряжении. Его плечи обещали быть впоследствии такими же могучими, как и у Казана, и когда он выпрямлялся, то походил на ездовую собаку, отличаясь от нее только тем, что ко всякой точке или ко всякому предмету, которые наблюдал, он всегда становился бочком. Это опять составляло в нем нечто волчье, потому что собаки всегда смотрят перед собою прямо.

В одну из светлых ночей, когда Бари исполнилось уже два месяца и когда все июньское небо было усеяно звездами, а луна взошла так высоко, что ее не касались даже верхушки вековых сосен, он сел на задние лапы и завыл. Это было его первой попыткой, но он не ошибся в самой ноте. Это был настоящий волчий вой. Но не прошло и пяти минут, как, увидев Казана, он застыдился его, ему стало стыдно за эту первую попытку, и он, совершенно по-собачьи, виновато завилял перед ним хвостом. В этом опять сказалась в нем собака. И если бы был жив Тюзу, этот индеец-следопыт, и увидел его именно в ту минуту, когда он вилял хвостом, то он безошибочно назвал бы его собакой. Это вилянье хвостом обнаруживало в Бари его душу, если только можно допустить, что у собаки есть душа, — и эта душа была в нем чисто собачьей. И по другому признаку не ошибся бы Тюзу. К двум месяцам волчата перестают вовсе играть. Они представляют собой неотделимую часть пустыни и с этого времени принимаются уже за самостоятельную охоту на живых существ, более слабых и более беспомощных, чем они сами. Бари же все еще продолжал играть. В своих экскурсиях из берлоги он не заходил далее ручья, который находился всего только в ста ярдах от того места, где жила его мать. Он помогал ей раздирать на части уже мертвых или лишившихся сознания кроликов, и если только мог думать, то он предполагал, что был в высшей степени силен и храбр. Но не раньше девятой недели он действительно почувствовал в себе силу, когда ему пришлось однажды сцепиться у опушки леса с молодой совой и выдержать с нею ужасную борьбу.

То, что белой сове вздумалось свить себе гнездо именно на сломанном бурей стволе дерева недалеко от кучи валежника, так же определило всю дальнейшую судьбу Бари, как слепота когда-то произвела перемену во всей жизни Серой волчицы, а дубинка человека — в жизни Казана. Ручей протекал тотчас же за этим сломанным деревом, опаленным молнией а самое дерево стояло в тихом мрачном месте на лесной опушке, окруженное высокими соснами, и в таком мраке, что там было темно даже днем. Много раз Бари забегал в это таинственное место в лесу и всякий раз входил в него с любопытством и со все возраставшим желанием. В этот день его великого испытания любопытство одержало над ним верх. Мало-помалу он проник в самую глубину этого места, ярко блистая глазами и насторожив уши, чтобы не пропустить ни малейшего звука, который мог бы последовать. Сердце его забилось сильнее. Мрак окружил его со всех сторон. Он забыл о и берлоге, и о Казане, и о Серой волчице. Здесь перед ним открывалось поприще для приключений. Он слышал какие-то странные звуки, очень тихие и мягкие, точно кто-то ходил в чулках или слегка размахивал крыльями, и они наполняли его каким-то трепетным ожиданием. У него под ногами не было уже ни травы, ни цветов, ни мха, а расстилался мягкий ковер из опавшей с сосен хвои. Ему было приятно ступать по ней, и походка его здесь была такою бархатной, что он не слышал даже своих же собственных движений.

Он пробежал уже триста ярдов от своего валежника, когда очутился вдруг в зарослях молодого можжевельника как раз около сломанного дерева. И здесь-то именно и притаилось, как раз поперек его пути, страшное чудовище.

Молодая сова была ростом не более одной трети самого Бари. Но она так страшно смотрела! Бари показалось, что она вся состояла из одних только глаз и головы. Ее тела он даже и не заметил. Казан еще ни разу не приносил к ним в берлогу такой твари, и полминуты Бари оставался очень спокойным и во все глаза и с безграничным любопытством стал оглядывать сову со всех сторон. Она не шевельнула ни единым перышком. Бари подошел к ней еще ближе, правда, очень осторожно, и на этот раз сова еще шире открыла глаза и ощетинила на голове перья так, точно на них подул сильный ветер. Она принадлежала к наиболее воинственной породе — дикой, смелой и хищной, и даже Казан сразу понял бы, что должно было означать это поднятие на голове перьев. На пространстве отделявших их двух футов сова и щенок стали оглядывать друг друга. Если бы могла увидеть их в эту минуту Серая волчица, то она непременно сказала бы так «Забирай-ка, Бари, поскорее свои ноги в охапку и удирай!»