Джим Корбетт - Храмовый тигр

Тот, кто никогда не жил в Гималаях, не представляет себе, как велика власть суеверий над людьми в этом малонаселенном районе. Но различного рода верования, исповедуемые образованными жителями долин и предгорий, мало чем отличаются от суеверий простых неграмотных горцев. По существу, разница так невелика, что трудно решить, где кончаются верования и начинаются суеверия. Поэтому я просил бы читателя, если у него возникнет желание посмеяться над простодушием участников события, о котором собираюсь рассказать, повременить и попытаться установить, отличаются ли чем-нибудь описанные мною суеверия от догм религии, в которой он был воспитан.

Итак, после Первой мировой войны Роберт Баллеарс и я охотились во внутренних районах Кумаона. [1] Кумаон — горная область на северо-западе Индии; штат Уттар-Прадеш. ( Здесь и далее, если не указано другое, прим. различных редакций переводов трудов Дж. Корбетта .) Сентябрьским вечером мы стали лагерем у подножия Трисула, [2] Трисул — гора (7239 м над уровнем моря) в 110 км к северу от столицы Кумаона — Найни-Тала. как раз в том месте, где, как нам сообщили, ежегодно духу этой горы приносятся в жертву восемьсот коз. С нами было пятнадцать горцев. Ни разу прежде на охоте мне не приходилось иметь дело с такими жизнерадостными и ревностными в исполнении своих обязанностей людьми. Одного из них, Бала Сингха, гарвальца, [3] Гарвальцы — одно из племен Индии, Гарвал — уезд. я знал в течение ряда лет, он сопровождал меня во многих экспедициях. Он особенно гордился тем, что во время охоты нес самый тяжелый тюк из моей поклажи и, шагая впереди, подбадривал остальных пением. По вечерам на привалах, прежде чем пойти спать, наши люди всегда пели у костра. В тот первый вечер у подножия Трисула они сидели дольше, чем обычно. До нас доносились пение, удары в ладоши, крики и стук по консервным банкам.

Мы заранее решили остановиться в этом месте, чтобы поохотиться на таров, поэтому были крайне удивлены, когда утром, сев завтракать, увидели, что наши люди готовятся сворачивать лагерь. На просьбу объяснить, в чем дело, они ответили, что этот участок не подходит для лагеря, что здесь сыро, вода непригодна для питья, топливо достать трудно и что, наконец, в двух милях отсюда есть место лучше.

Мой багаж накануне несли шестеро гарвальцев. Я обратил внимание, что сейчас вещи уложены в пять тюков, а Бала Сингх сидит у костра отдельно от всех с накинутым на голову и плечи одеялом. После завтрака я направился к нему. Остальные прекратили работу и с напряженным вниманием стали наблюдать за нами. Бала Сингх видел, что я подхожу, но даже не попытался поздороваться (что было для него необычно) и на все мои вопросы отвечал лишь, что он не болен. В тот день мы проделали двухмильный переход в полном молчании. Бала Сингх замыкал шествие и двигался так, как двигаются лунатики или люди, одурманенные наркотиками.

Происходившее с Бала Сингхом угнетало и остальных четырнадцать человек, они работали без обычного воодушевления, на лицах застыли напряжение и испуг. Пока ставили палатку, в которой мы с Робертом жили, я отвел в сторону своего слугу-гарвальца Моти Сингха — я знал его уже двадцать пять лет — и потребовал, чтобы он рассказал, что случилось с Бала Сингхом. Моти долго уклонялся от ответа, говорил что-то невразумительное, но в конце концов я вытянул из него признание.