А. Ковшарь - Тропинки в загадочный мир [с иллюстрациями]

С канала тяжело летит озерная крачка с рыбешкой в клюве. Невольно сравниваешь ее с озабоченной женщиной, нагруженной сумками. А до дома — бывших сточных озер — крачке еще почти двадцать три километра.

Полчища овец никак не дают вывестись многочисленным жаворонкам. Сколько уже гнезд с яйцами или птенцами-малютками они затоптали!

Вездесущие домовые воробьи освоили ниши в лагерных постройках и скоро, вероятно, выведут своих воробьят. Другие — колониальные: индийские и испанские воробьи освоили часть лесополосы, и их гвалт стоит там весь день.

За моей палаткой с рассвета до темна солирует самец желчной овсянки. Хотел я его подманить ближе к своему дому, расставил палочки-стебельки, но он предпочитает облюбованные ранее места «сцены», где и поет. Когда только кормится?

«Ембэриза бруницэпс» — так по латыни зовут эту довольно стройную, величиной с воробья птицу. Самец красив и элегантен. Он заметно выделяется среди других пернатых ярко-желтой окраской оперения туловища в сочетании с ярко коричневым цветом головы. Самка же намного скромнее.

Об их прилетах весной из далеких краев сразу же узнаешь по характерной песне, которая автоматически высвечивает в сознании знакомый образ этой птицы, спутницы многих моих экспедиций. Все угодья, которые я почти ежедневно обхожу, прилетевшие желчные овсянки делят на участки и бдительно их охраняют. Песня — эффективнейший способ информации — территория занята!

Какое здесь поле деятельности для орнитологов по изучению индивидуальных участков птиц. Конечно, для этого всех их на определенной территории надо переловить и каждую пометить.

Один такой «землевладелец» и живет сзади моей палатки. Его участок расположен вдоль берега, и он периодически облетывает его, присаживаясь на высокие тростники.

Другой самец живет за нашей полевой кухней. Наблюдательные пункты — колья забора и проволока между ними. Его патрульные полеты проходят как раз вдоль забора. И так равнина до лесополосы, около семисот метров, занята индивидуальными участками желчных овсянок. Весь этот ежедневный рабочий маршрут меня сопровождают самцы, поющие на стеблях растений. Их можно встретить в любой час дня, самок же — крайне редко. Они в это время сидят на яйцах. Снова задаю себе вопрос: «Когда же кормятся самцы овсянок?» Но потом я увидел, что одно с другим самцы удачно совмещают, то есть питаются без отрыва от основного занятия — пения. Попоет, попоет — раз в кусты, смотришь, кого-то поймал. И так все время. Недавно встретил двух самцов на границе участков. Они бдительно следили друг за другом, перелетая с ветки на ветку, и теребили что-то на кустиках (это называется «смещением поведения»), но до стычки дело не дошло. Самцы, по-видимому, очень чтут участки друг друга. Один только раз я видел «конфликт» между ними, и то в самом начале — при дележке территории. Если иному и приходится пролетать транзитом чужие владения, он делает это скрытно, летя низом, используя естественные понижения, чтобы только не встретиться с хозяином. Один из самцов (может, несколько) периодически на «бреющем полете» летал на берег канала, используя для скрытного перемещения канаву.

А в лагере тем временем появился мрачноватый чернолобый сорокопутенок, которому мы дали имя Бони. Под вечер он освоился и стал с жадностью брать пищу из рук. Через несколько дней орнитологи уехали кольцевать птенцов на бывшие сточные озера, а на мое попечение оставили лагерь и в придачу Бонн. Прокормить его одному человеку оказалось тяжеловато. Как назло, попадались только мелкие кузнечики. Перерыл хлам в помещениях, ловя мотыльков, пытался добывать мух (благо их уйма). Но пасть прожоры закрывалась только на короткий период. Дав мне передышку, Бонн опять закатывал истерику: пронзительно кричал на весь лагерь, раскрыв свою бездонную пасть, тряс крыльями и приседал на насесте. Особенно истерично птенец кричал, когда видел меня бегущим выполнять свою добровольную миссию кормильца. Он словно торопил: «Быстрее, быстрее. А... а... а... а!» Процесс его пищеварения шел беспрерывно, как конвейер высокой производительности: принимая пищу, тут же отдавал переваренную. Зато уморительно было смотреть на сытое кейфование, обычно послеобеденное: глазки сами собой закрывались, голова клонилась книзу и полуоткрывался клюв. Но, словно чувствуя насмешливые наши взоры и словесную иронию, спохватывался и бодрился, но ненадолго — сытость делала свое дело.