Array Array - Планета–тайга - Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю

Заяц должен был показаться мне сначала голубым призраком. Он обязательно немного постоит и осторожным шариком скатится потом вниз ко мне, к клеверу… Я буду долго любоваться его тенью… и, может быть, выстрелю…

Луна уже немного прошла вперед и вот–вот должна была появиться у моего левого плеча. Стоило повернуть голову — и я увидел бы ее, белую и чистую, луну жестокой зимы. Но поворачивать голову не хотелось. Мороз был вокруг: он был у щек, у носа и настойчивыми язычками уже заползал под куртку. Морозные струйки холодно копошились на спине под рубашкой, и стоило шевельнуться, как они тут же разлились бы по всему телу…

Еще немного — и я ушел бы от мороза. Убежал бы, на ходу откинул дверь и остановился бы только у печки… Я бы убежал, но, может, нежелание ощутить холод именно в эту минуту и задержало меня еще у стены амбара.

И тут на косогоре серым дымком встала тень. Тень встала вдруг, как в теневом театре, но не так четко, будто не в фокусе… Лиса! Еще далеко. Немного ближе — и стволы ружья закроют ее…

Ты не увидишь зверя, полуприкрытого стволами, ты просто знаешь сейчас, что верное ружье ляжет в плечо именно так, за полсекунды до того момента, когда зверь рванется вперед, тяжело осядет и свалится набок… А потом в серебро снега вольется дымчато–бурый отлив лисьего хвоста.

А может, и не стрелять?..

А тень все стояла на прежнем месте, стояла слишком долго для непоседливого животного. Стояла в вымороженной тишине ноябрьской ночи, неподвижно и смутно, как призрак, но уже не в одиночестве… Рядом стояла вторая тень… третья… четвертая… Волки!.. Четыре ночные тени, четыре серых убийцы, четыре врага, и только пяток патронов, да и то с бесполезной сейчас дробью…

Прошла зима, наступила весна, волки вернулись в тайгу, и теперь я снова почти каждый день встречал их следы. Мне встречались следы расправы хищников с лосями, встречались кровь и останки жертв, но, несмотря на это, исподволь я стал испытывать глубокий интерес к жизни серых охотников. Этот интерес приходил после анализа волчьих засад, в которых хищники ждали на краю болота лося. Я отмечал волчье терпение, умение расчетливой атакой загнать лося на вязкое болото, лишить его возможности пустить в ход острые копыта передних ног… Все яснее и яснее стала вырисовываться для меня строгая и четкая организация летнего хозяйства волков, и я начал ловить себя на мысли, что уже не с такой непримиримостью наношу на свою карту очередную волчью тропу.

Откуда взялось это более терпимое отношение к волкам? Может, оно появилось только потому, что волки стали для меня объектом исследования, а всякий живой объект исследования должен был оставаться живым до тех пор, пока мои вопросы не получат полных ответов? А может, мое отношение начало меняться только потому, что кровь и жертвы попадались не так часто, как рисовалось это прежде моему воображению? Все это были вопросы вопросов. Эти вопросы остаются и по сей день, как остается и по сей день Великое противостояние человека и волка.

Да, безусловно, волки дали мне возможность разобраться в их хозяйстве, понять тактику их охот, их законы и ограничения, а главное, они помогли мне разобраться в самом себе и еще раз утвердиться в мысли, что не каждое детское впечатление имеет право оставаться ключом к пониманию дальнейших событий. Я не хочу сейчас останавливаться на роли волка–санитара, регулятора численности, регулятора качества животного мира — эти вопросы широко обсуждаются. Я просто снова вернусь в нашу лесную деревушку, чтобы еще раз вспомнить выстрелы пастухов в ночное небо и более подробно рассказать о местном решении вопроса «человек и волк» как о варианте решения проблемы Великого противостояния…

То ли в силу чрезмерной занятости, то ли в силу, в общем‑то, мягкого, терпимого характера жители нашей деревушки никогда не стремились выбить вокруг себя все живое. Рядом с деревушкой всегда оставалось мирно поживать изрядное количество медведей, лосей, лис и зайцев. Не составляли исключения из этого правила и волки, которые, впрочем‑то, иногда все‑таки приносили дань за мирное соседство с человеком. Но такую дань человек собирал, как правило, только в том случае, когда волчья шкура, а с нею и премия сами шли в руки… А в остальном? В остальном жители деревушки ограничивались выстрелами в небо, да и то лишь с конца лета, когда волчья семья отправлялась в свои походы…

Добиться от местных жителей глубокого обоснования такого способа мирного существования со своим злейшим врагом мне не удалось, чаще в ответ я слышал короткие фразы, вроде: выстрела боится, помнит долго, ученый волк лучше неученого, место у нас для волков подходящее — убей одного, придет другой, а от нового жди беды… Но в этих коротких фразах, кажется, и скрывалась логика мирного соседства, по которой жила не только наша лесная деревушка. Такой логике с успехом следовало до и после войны село на Урале, где проходило мое детство, где волк был просто оттеснен с дорог в лес, в котором серому хищнику и полагалось по всем теориям быть регулятором и санитаром дикого животного мира, пока обходящегося без человека.