Array Array: Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю

Стрелочкой обычно была простая полоска коры. Кора снималась с дерева одним неглубоким ударом топора. Потом на ствол ложился и второй удар, ложился еще мельче, чтобы чуть–чуть надщепитъ елку. В такой расщеп и вкладывалась полоска коры. Полоска вкладывалась наружу белой стороной и издали светила человеку, указывая верный путь… Там, где твоя тропа спускалась к неглубокому лесному ручью, ты мог встретить и легкий берестяной черпачок. Черпачок тоже сделали давно, давно оставили на еловом сучке, и теперь ты черпаешь им вкусную лесную воду и знаешь, что впереди тебя когда‑то прошли неплохие люди. От такой памяти идти дальше становится много легче.

Но на тропе легко не только от сознания, что ты шагаешь следом за людьми, жившими до тебя, — тропа сама по себе самый короткий и легкий путь к цели. Человек, шедший впереди тебя, наверное, думал, как проще пройти по лесу. Да, он обходил завалы, огибал тяжелые, густые болота, он не лез вброд через гнилые топи… Но кто сказал, что каждый брод удачнее умного обходного пути?

Я вспомнил сейчас одну историю, связанную с постройкой новой дороги. До этого дорога шла по однообразному тоскливому болоту, но шла почему‑то долгими, кривыми поворотами. Водители автомашин, устав крутить из стороны в сторону баранку, нещадно ругали какого‑то мифического старика, который первым прошел это болото, накривил, а его потомкам приходится, мол, расплачиваться теперь лишними километрами… Потомки долго не рассуждали. Они подсчитали бензин и время, потраченные на зигзаги, и спрямили дорогу. И вот ровная полоска магистрали разрезала болото на две части. Потомки ликовали, но недолго… Дорога начала тонуть. Провалы один за другим появлялись как раз в тех местах, которые первопроходцы упорно обходили. Скрипели самосвалы, рычали бульдозеры, в провалы ссыпался песок и камень, водители объезжали аварийные места по тем самым зигзагам, которые проложил еще старик, и теперь ругали уже не старика, а строителей.

Я верил тому старику, который проложил тропу к Янцельскому озеру, верил, что ни один поворот даже на очень чистом месте старик не сделал просто так, и наконец увидел озеро.

Казалось, везение было рядом со мной. Озеро встретило теплым безветрием и уютной мерцающей дымкой. Дымка скрывала противоположный берег, будто не желала сразу показать сказочное озеро во всей красе.

Я поднял голенища сапог и далеко забрел в воду. У ног вертелись рыбешки, совсем рядом поднималась лохматая стена тростника, и тут же за тростником светились большие белые лилии. Я пил прохладную вкусную воду, всматривался в далекий неясный берег и молчал вместе с тайгой. Вода в озере была легкой и прозрачной, в ней не было запаха прелого листа и торфа. Такая вода могла обещать много рыбы.

Удачу обещала и избушка. Недавно прошли густые дожди, но в избушке было сухо. Крыша еще держала, печь не развалилась и была готова служить новому человеку. Оставалось только найти лодку. Лодку сделали давно, с прошлого года на ней никто не ездил, она должна была лежать на берегу подальше от волн и льда. Я. знал, где должна была лежать лодка, но на легкой воде, безветрии, крепкой крыше и исправной печи мое везение окончилось.

Лодку я отыскал, но это была уже не лодка. Тяжелая глыба мокрого снега, упавшая с еловых ветвей, сокрушила тонкое осиновое днище. Я снова пил воду таинственного озера, пил, чтобы запомнить вкус этой воды до следующего года, снова слушал молчание тайги и уже не так весело посматривал в сторону далекого и все еще неизвестного мне берега…

С Янцельского я возвращался другой тропой. Я уходил с отхожих озер совсем, уходил до следующей весны на свое Домашнее озеро. Сзади оставались болота, лесные острова, оставались Долгое, Тимково и то Верхнее озеро, где премудрые старики соединили между собой воды Балтийского и Белого морей. Эти старики оставили в тайге свои тропы, оставили избушки, лодки, удобные лесные лавочки–станки, где можно отдохнуть, на время прервав нелегкий путь. Старики оставили сказки, умение жить в лесу рядом со зверем и стихией, оставили ручьи и озера, болота и еловые острова и яркие закаты над вечерней водой, по которым я могу теперь точно угадывать завтрашнюю погоду.

Погода назавтра обещала быть ясной и холодной. Об этом рассказали мне легкие малиновые облачка, что остались после солнца над нашим Домашним озером. Завтра утром по берегам озера ляжет иней. С инеем гуще упадет на воду желтый лист с берез. С инеем пожухнет трава, умолкнет стадо, и лес станет темней и настороженней перед близкой зимой… Скоро снег занесет сугробами тайгу и спрячет до следующей весны узенькие тихие тропки. Тропки исчезнут под снегом, но на стволах елей останутся прежние тески и стрелочки. Некоторые тески уже успели затечь смолой, некоторые стрелочки успели потемнеть и теперь светят не так далеко. Но тески и стрелочки есть, и по ним даже в самую глухую зимнюю пору можно найти охотничью тропу за куницей или лосем. Охотничья тропа обязательно приведет человека туда, где есть зверь и где можно по окончании работы отыскать сухую сосну. Сухие сосны в лесу зовут жаринами. Из жарины устраивают зимний ночной костер — нодью — и у этого доброго костра вспоминают прошедший день, пережидают непогоду и ждут новую весну и новые тропы.