Евгений Марысаев - Пират

Кустарю фартило так, как не везет на открытия целым геологическим трестам. В тридцатых годах он «случайно» наткнулся на богатейшее месторождение золота, там до сих пор работают драги. Затем были еще три крупных открытия. Четыре ордена Ленина украшают грудь Ивана Ивановича. Правда, характерец у старика несносный! Вечно всем недоволен, вечно всех ругает. Константин слышал, что после каждого полевого сезона он имеет обыкновение захаживать к министру геологии. По распоряжению министра его принимают вне всякой очереди. Зайдет в кабинет, не отвечая на приветствие, прямехонько семенит к огромной карте Союза. «Издеся,— палец где-то в районе Крайнего Севера уткнут,— видел летось твоих робят, золотишко рыщут. Не трать понапрасну народные деньги и времечко. Окромя гранита, там ничегошеньки нету». — «Да как же нет, Иван Иванович? — разводит руками министр.— Прогноз уважаемого академика...» А Ивана Ивановича и след простыл. Пришел не здороваясь и ушел не попрощавшись. Но самое поразительное было то, что Дронов очень редко ошибался...

Вот этот человек-загадка, человек-легенда, шагая ему только известным маршрутом, набрел на стоянку геологов. Старик скоротал в палатке ночь. Он все отмалчивался, на вопросы геофизиков не отвечал, будто не слышал их.

Лишь дважды геофизики услышали голос Ивана Ивановича. «Ишь, у «буржуйки» уложил — не продохнешь! — заворчал он на Константина. — Сам-то небось к пологу ближе, нахальная морда...» Когда Константин предложил Дронову лечь на его место, тот в ответ захрапел. Своим мощным храпом он не давал Константину спать всю ночь. Встал старик очень рано, когда все, кроме Константина, еще спали. Начальник отряда вскипятил гостю чай. Иван Иванович неторопливо выпил шесть больших кружек, закинул за широкие плечи рюкзак, свернутую палатку, карабин, лоток. Вылез было наружу, но вдруг остановился, как бы застрял на выходе. «Третьего дня в полета верстах от седова встренул зверюку очень даже чудную,— не оборачиваясь, сказал он.— Обличием вроде бы собака. Ободранная вся, как бы в лишаях. Похоже, бешеная. Так что остерегайтесь, может к вам наведаться».

Если бы Дронов набрел на отряд после сообщения диспетчера! А тогда Константин после незаслуженного оскорбления не очень-то хотел расспрашивать кустаря, с которым, верно, и ангел под одной крышей не уживется. И старик ушел, растворился в тайге.

... Захотелось есть. Геолог развел костерок, пристроил над пламенем свою видавшую виды обгоревшую пол-литровую кружку, к которой привык, как к живому существу, и пользовался десятый сезон подряд. Чай он заваривал по-особому, «по-геологически», до маслянистой черноты; подсластил и подсолил одновременно; кроме того, перед заваркой ненадолго опустил в кипяток душистую ветку лиственницы. Закусывал Константин сваренными с вечера рябчиками и лепешками.

После обеда, как всегда, неудержимо захотелось спать. Долголетней тренировкой геолог выработал привычку засыпать на профиле ровно на двадцать минут. Он вытянулся на теплом, высушенном солнцем мху, по системе йогов расслабил все мышцы. Затем глубоко вздохнул три раза. На последнем выдохе он уже уснул.

Чутко спал геолог. Это также вошло в привычку. Негоже одному в тайге крепко спать.

Разбудил его легкий треск сучьев. Константин молниеносным жестом вскинул к плечу карабин. Солнце, бьющее прямо в глаза, мешало ему смотреть. Треск раздавался с той стороны, откуда пришел Константин,— видно, зверь преследовал его по запаховому следу. Рысь, росомаха?... В чертоломе промелькнуло что-то большое. Солнце мешало увидеть Константину — что именно. Он с трудом поймал на мушку цель, но в это мгновение раздалось нетерпеливое поскуливание.

– Пират!...

Пес с разгону бросился на хозяина, как месяц назад на аэродроме, начал жадно облизывать лицо самого дорогого ему человека.

Дрожащими руками, часто моргая, Константин ощупал собаку с головы до ног. Шерсть во многих местах была вырвана клочьями. Бесчисленные раны, следы жестоких схваток с таежным зверьем, избороздили все тело Пирата. Брыль (отвислая губа) разорвана так сильно, что виднелась розовая десна. Половины левого уха не было вообще, будто ее кто бритвой отсек. Пират был страшно худ, хоть ребра считай, а живот ввалился, как у гончей.

– Что ж мне с тобой делать-то, Пиратушка?...

За месяц жизни в отряде Пират пришел в норму, поправился на обильных харчах и ничем не напоминал того облезлого, донельзя исхудавшего пса, каким вышел из тайги к Константину. Но столь быстрому исцелению собаки способствовала не только сытная пища. Он был дома, у хозяина, а дома, как известно, и стены помогают.